Тем временем коридор, поначалу опадающий книзу, начал подниматься вверх. Мы дошли до громадных ворот, покрытых огромными иероглифами. Вайгель подошел к ним с перевешенным у нег через плечо верховным жрецом, который, похоже, окончательно капитулировал, потому что перестал дергаться. Ворота дрогнули. Мы прошли через них, вступая на узкие ступени, ведущие в зал с высоким сводчатым потолком. Бременец положил свою ношу на пол, после чего заткнул нос и начал фыркать через беззубый рот.
– Что это он желает нам сказать? – заинтересовался Фушерон.
– Немного, – ответил Эбен, – кроме того, что наш индеец обделался.
Скорее всего, в силовой установке никто нашего визита не ожидал; возможно, все потому, что связь с остальной частью города осуществлялась только лишь посредством контролируемого нами пункта управления. Во всяком случае, ворот никто не охранял. Впрочем, в малочисленной, состоящей из шести человек группе, следящей за реактором и полностью механизированными энергетическим и производственным отделами, я вообще охранников не заметил. Появление группы вооруженных мужчин поначалу заставило небольшую команду остолбенеть, а потом на их лицах начал рисоваться страх. Фушерон с Эбеном, не ожидая команды, открыли огонь. Вайгель присоединился к ним.
– Перестаньте! – напрасно кричал я. – Вы что, не видите, что они безоружны?!
И так я мог кричать долго. Инстинкт убийства взял верх над разумом. Сложно понять, что это: стресс, усталость, утрата приятелей сделали из этих людей совершенно иных существ, чем я знал перед тем, либо же исключительная ситуация вытащила наверх их истинную природу. Я мог лишь жалеть, что с нами не было святого Педро или разумного, заставляющего подчиниться себе Фруассарта.
Были застрелены вышедшие нам навстречу двое ученых. В мгновение ока умер сонный ацтек, вылезший из какой-то каморки, та же судьба встретила группу, обслуживающую пульт управления. Еще одного ученого застрелили, когда он пытался бежать в сторону переборки, заслоняющей непосредственный проход к реактору. Я поглядел на Лино – вообще-то говоря, он не стрелял, но и не намеревался помешать нашим товарищам.
– Пункт первый реализован, – сказал он, когда выстрелы утихли. – Беремся за следующие.
В этот самый момент я услышал шорох, возле меня раздвинулись блестящие плитки, и из туалетной комнаты вышла молодая, ослепительной красоты индеанка лет двадцати двух.
– Еще одна ацтекская сучка!
Эбен поднял оружие. Я заслонил девушку своим телом.
– Хвати убийств! Вы с ума сошли?
– Отойди, иль Кане, – рявкнул Фушерон. – Не время всех жалеть. Ситуация простая: либо они нас, либо мы их.
– Тогда вам придется вначале застрелить меня!
Судя по глазам Эбена и Фушерона, они могли пойти на это. К счастью, какие-то остатки человечества еще бились в докторе де Лисе, который призвал всех опомниться.
– Оставьте ее. Она еще может пригодиться.
Эти двое заколебались. Проблему решил Павоне.
– Лично мне эта попочка тоже нравится! Когда покончим с делами, заберем ее шради своих удовольствий.
– Вы наша пленница, сеньорита, но не бойтесь, никто вам не причинит вреда, – обратился я по-испански к окаменевшей от ужаса девушке. Я понятия не имел, поймет ли та меня. Я даже не знал, доходят ли мои слова до нее.
Девушка ничего не сказала – не обращая на нас внимания, она переходила от тела к телу, останавливаясь возле них, приседала, паре убитым закрыла веки. Под конец, что меня изумило, перекрестилась. Эбен со снятым с предохранителя пистолем следовал за ней, н, похоже, он уже бросил мысль о незамедлительной экзекуции. Я попытался перехватить инициативу, обратившись к Павоне и де Лису с предложением ознакомится с аппаратурой силового блока, чтобы обдумать наиболее действенные методы для саботажа. Вайгелю я приказал следить за воротами.
В свою очередь, Фушерон отправился искать отводной канал, которым мы собирались эвакуироваться. О чудо, все приказы они приняли без малейшего неповиновения. Вновь я вернулся к роли командира.
Меня все так же изумляла реакция индейской женщины. Ее суровое, хотя и красивое лицо, несколько походящее на аристократические черты Петлалкалькатля, даже не дрогнуло… Она не проронила ни слезинки над убитыми. Один более энергичный жест она сделала, когда лавина черных волос, настолько блестящих, что переходящих цветов в темно-синий, опала ей на лицо; девушка нетерпеливо смахнула их, и тогда я увидел ее смуглую, худенькую руку, отмеченную грубым шрамом возле запястья, столь характерным для несостоявшихся самоубийц. Безумная мысль мелькнула у меня в голове.