Тут я робко вставил свои три гроша, что, по моему скромному мнению, к упадку Imperium Romanum привело больше причин (по вполне понятным причинам я удержался от ссылки на труды Гиббона, обвинявшего христианство в уничтожении античности, не упоминал я и о марксистской теории «формаций»), но Джулио упирался на своем.
– Здоровое дерево червь не точит!
Хотелось мне у него спросить, какую это минувшую эпоху он считает наиболее здоровой: время крестовых походов, сколь благородных в задумке и столь варварских в реализации; развратный Рим Борджиа, Испанию времен конкисты и Торквемады или, возможно, Женеву Кальвина, мрачную и скучную, словно жизнеописание старой девы? – но вовремя придержал язык.
Впрочем, Мазарини и без моих вопросов выдал имя своего идеала: Европа завтрашнего дня!
По мысли легата, континент который должен был появиться после полного прекращения войн, являлся ему истинным раем. Католический полуостров Азии, мыс Доброй Надежды для человечества, пут земного шара, который совсем еще недавно выплыл из темных веков, словно Венера-Киприда из моря, мог предложить миру не только истинную веру и простой алфавит, но прежде всего – человека-индивидуума, кузнеца собственной судьбы, неповторимую, автономную, свободную личность.
Эх, расходуешь ты себя понапрасну в своем семнадцатом столетии, думал я, глядя на Мазарини, вот в Европейской Комиссии ты обязательно сделал бы карьеру.
На очередной ночлег мы встали незадолго до заката на крупном постоялом дворе, возведенном из солидных отесанных блоков в довольно-таки отдаленной котловине на пограничье Великого княжества Тосканского. Помимо нас никаких гостей не ожидалось, потому униженно кланяющийся трактирщик тут же начал готовить столы для нашей трапезы. Но, прежде чем откормленный поросенок успел поджариться на громадной решетке, Мазарини вновь выскользнул во двор. Я выглянул за ни, вроде как разыскивая latrina (сортир – ит.). Джулио стоял под стеной неподалеку от кухни и разговаривал с каким-то мужчиной плотного телосложения, закутанным в серый плащ. Будущий кардинал одобрительно кивал, слушая то, что рассказывал ему тип в плаще, затем вынул из кармана кошелек и вручил своему собеседнику, тот пошел в сторону конюшни, а Мазарини, явно чем-то взволнованный, энергично вернулся в комнату. Я отступил в тень склона, когда же незнакомец прошел мимо меня, я побежал среди строений, желая поглядеть, что же это за мужчина в накидке. Не знаю, почему, но мне пришло в голову, что собеседник моего опекуна мне откуда-то знаком.
У колодца мы чуть не столкнулись. Капюшон спал с головы незнакомца, открыв румяное, блестящее и совершенно еще не старое лицо; а что самое главное, среди всех этих жирненьких выпуклостей поблескивали вполне себе разумные глаза.
– О Боже! Мой господин! – увидав меня, выкрикнул толстяк; грохнулся на колени в дворовую пыль и начал обнимать меня за ноги. – Вы разве не узнаете меня, учитель? – восклицал он. – Такое возможно, я немножечко поправился, но это все тот же я, ваш ученик и покорный слуга Ансельмо.
– Ансельмо?! – ярость закипела во мне будто жидкая сера. – Предатель!
Тут я схватил его с силой, которой даже не мог у себя представить, прижал к каменной облицовке колодца так, что тот повис головой над далекой водой.
– О Боже! – тревожно вопил толстяк. – Санта Мадонна! Да что же ваша милость творит! Что я такого сказал? В чем же вас подвел? Вы сами отослали меня с письмом герцогу Мантуи. Ну а то, что мы не успели с помощью вовремя, то уже не моя вина.
– С письмом к герцогу Мантуи? С каким еще письмом?
Я не помнил никакого письма. Но оставил первый порыв закинуть Ансельмо в провал, несмотря на то, что каждый нерв во мне трясся желанием отплатить за недостойную измену.
– Да ради же бога! Неужели учитель забыл?! Ведь после того, как герцог Ипполито поставил Вашу Милость под трибунал, с целью отсрочить казнь и привлечения новых свидетелей защиты, я должен был искать помощи в Мантуе и Ферраре…
Тут уже я заколебался. Врал, шельма, или говорил правду? Положа руку на сердце, а откуда я брал основания для своих обвинений? Ведь сцена оглашения приговора и сам ход казни Альфредо Деросси были моим литературным вымыслом. Из сохранившихся документов я знал лишь то, что мой герой был осужден в негласном процессе и вброшен в Колодец Проклятых. Помимо того, в мемуарах некоего Пьерро делла Наксиа, которые попали мне в руки, я вычитал кое-чего другого о Высоком Доме, слуге Ансельмо и нескольких произведениях Иль Кане, что были уничтожены. Но все остальное: трагичный в своих последствиях роман с эрцгерцогиней Марией (история рассказывала лишь то, литтвинка двадцати с парой лет умерла родовой горячкой), месть Ипполито, подлая роль Ансельмо, наконец, в качестве тайного информатора под кличкой "Ученик", были исключительным творением моей литературной выдумки. Неужто, сам того не желая, я обидел достойного человека?