– Halt, wer da?
Понятное дело, весь район обставили постами.
– Это я, Ансельмо. Я схватил разыскиваемого иль Кане, – по-немецки ответил мой слуга, хватая моего коня за узду, а второй рукой целясь в меня из пистоля. – Помоги-ка стащить его с коня, камрад!
Холодный пот облил меня с головы до ног. Реализовывался самый черный сценарий. Меня предали! Переодетый бродягой кнехт приблизился к нам, но, не успел он стащить меня с коня, как толстяк отложил пистоль, заехал на своем муле к нему сзади, набросил наемнику петлю на шею и хорошенько затянул.
Только он был слишком слаб, чтобы задушить немца по-сицилийски, а тот, огромный словно северный медведь, начал нечеловечески рычать и дергаться. Наверняка бы он справился с Ансельмо и с его мулом, если бы я не нащупал у седла небольшого чекана с инкрустированной рукоятью, которым, изо всех сил по башке немца стукнув, разрешил итог сражения в нашу пользу. В этот самый момент мой ученик спустился с мула и с искусством профессионального палача задушил противника окончательно. Когда все было завершено, заявил:
– Санта Мадонна, как же я не люблю этих гнусных чужеземцев. А теперь, мастер, галопом…
И мы стали удирать дальше. Еще до наступления темноты, мы преодолели очередную возвышенность, погрузившись в темноту рощ. Небо еще было светлым, но уже взошла Луна. Отзвуков погони мы не слышали, а грохот сражения утонул в поднимающемся над лугами тумане.
Мы ехали молча, остановившись отдохнуть только лишь около полуночи. Остановились мы неподалеку от заброшенного маленького кладбища, окруженного стройными кипарисами, словно плачущими женщинами.
Ансельмо не опасался погони, утверждая, будто бы наемники не осмелятся разделиться и искать нас во враждебной им округе, где при звуке лютерского языка вилы сами запрыгивают в руки крестьян.
– Мы можем направиться, куда только захотите, синьор.
– Куда я захочу? Но ведь месье Мазарини говорил нам…
– Лично я всегда был вашим слугой. Легату же только лишь оказывал услуги. Потому: куда только прикажете, учитель, я же проведу вас туда безопасно.
Спасибо тебе за верность, но туда, куда я желал бы отправиться, ты меня завезти не можешь, подумал я, вспоминая мою розеттинскую террасу и любимую Монику.
– Мир на французах и Империи не заканчивается, – искушал меня далее мой решительный слуга, равняясь красноречием с Мефистофелем. – Мы можем, продвигаясь вдоль По, добраться до Венеции, а оттуда направиться в Стамбул. Такие художники, как вы, всегда найдут покровителя даже и в Великой Порте. Если же язычники вам противны, мы можем продолжить путь на север, к Республике Полонии. Страна это приятная, богата, войной не захваченная. Мой кузен Лучиолли имеет в Кракове винный склад и весьма хвалит те стороны, которые, пускай и прохладные, обилуют гостеприимными людьми и блондинками чрезвычайной красоты, а вместе с тем – настолько утонченной, что никакая тевтонка и равняться с ними не может.
Трудно было устоять перед столь искушающим предложением. Тем более, что не знал, как еще долго я останусь в стране, которую все еще считал творением собственной фантазии. С другой стороны: Мазарини… Ради меня он рискнул собственной жизнью. А его слова о том, как высоко ценит мою особу Ришелье… Черт подери! Даже если я ничем не мог им помочь, то не обязан ли я, по крайней мере, узнать, а в чем здесь, вообще, дело?
Я вытащил медальон, переданный мне легатом. Тот блеснул в лунном свете всем благородством золота. Я открыл корпус медальона, обнаружив в средне миниатюрный портретик женщины, немолодой на самом деле, но все еще привлекательной, с округлыми чертами лица, с характерной для габсбургского дома выдающейся нижней губой. Лицо можно было посчитать простонародным, если бы не переданное миниатюристом великолепие и внутреннее достоинство, под которыми чувствовалась гордость, приправленная, все же, горечью. Миниатюра была двусторонней, на обратной стороне я обнаружил изображение малыша лет полутора, истинного ангелочка бравого вида, снабженное подписью "Ton Loulu" ("твой Лулу" – фр.).
Добрый Боже, это же сколько бы дали, и не только историки, за подобное доказательство доверенных отношений между Мазарини и Анной Австрийской вместе с "плодом их совместных молитв", зачатие которого, скорее, приписывали благословению святого Норберта, чем личным силиям Людовика XIII, который, как известно, предпочитал мужскую компанию.
– Так что же, синьор, каковым будет твое решение? – повторил свой вопрос Ансельмо. – Куда направляемся: в Венецию или в Геную?
– Генуя! – произнес я быстро, опасаясь, что могу и раздумать.