— Вчера забирали бабку, — начал Абрамов, и его глаза стали ласковыми и мечтательными. — А она сутки одна лежала, вот и клопы завелись. И Глеб, есть у меня один новенький, её брать отказывается, говорит — не возьму, у ней клопы. А второй парень мой, Гриша, он говорит ему, мудак, как я понесу один? И я ему говорю, Глеб, ты чё, совсем что ли? Это... — тут он крепко задумался, пытаясь вспомнить свою реплику. — Это вопиющий непрофессионализм. А он упёрся, бывают такие люди, не понесу, и всё — как маленький, — мне зачем с мертвеца блохи, говорит. Как будто у мертвеца они особенные. Кругом косность, наивность, суеверия — даже в той среде, где смерть — это просто быт. Ну и Гриша его убеждает — да какие блохи, нет там никаких блох. А Глеб выдаёт, внезапно так — а кто меня укусил тогда? Бабка? Ну и тычет в лицо всем свой укус. И скорбящим тоже в лицо тычет. За такое, конечно, нужно увольнять сразу. Но кто гроб понесёт тогда? Сам я нести не могу, спина ещё с детства сорвана. Короче, стоят, спорят, Гриша пока закурил, как-то неловко спичку выкинул, спичка упала в гроб — проходит какое-то время, бабка начинает дымиться, а они всё руками размахивают, уже драться готовы, у Гриши-то ещё нервы расшатаны из-за жены, ну и я сам не заметил, пока огонь не пошёл. Бабка горит, прикинь! Ну и там ещё скорбящие в дверях торчат, родственники — дочь, муж дочери. Дочь ревёт, мужик стоит, смотрит. Ну я схватил бутылку пятилитровую и стал тушить, огонь хорошо хоть быстро затух, так что сразу потом повезли её в крематорий.
Абрамов посмеивался и вытирал на счастливых глазах слёзы. Ничто так не веселило Абрамова, как случаи на работе.
— Хорошая же история, ты чего! Дарю, можешь сделать из этого номер. Вообще, можно замутить хорошую серию — монологи похоронного агента. Это будет как у Шифрина. «Алё, Люсь», помнишь?
Я долил все остатки настойки в кофе и допил его. Получилось невкусно. Абрамов наврал.
— Ты самый унылый комик в мире, Саша. Райкин даже в гробу смешнее тебя.
Я почесал щетину, добравшуюся до кадыка.
— А вдруг она умерла?
— Баба твоя?
— Майя.
— Если б умерла, я бы узнал первым. Красивые бабы везде в центре внимания. Особенно в морге.
— Что это значит?
Абрамов ничего не сказал и забрал у меня гробовой буклет.
— Я ещё одну историю вспомнил, — сказал Абрамов. Он снова сладко зажмурился и закатил глаза, и рука его, как на спиритическом сеансе, отдельно от тела стала размешивать кофе крохотной ложечкой.
— У меня в Балаково двое армяшек работали. На нормальную газель денег не было, ну и они трупаки развозили в пятёре красной. Кто-то в багажнике влёгкую помещался, а кого-то на заднее сиденье надо сажать. Помню одну волейболистку. Красивую, кстати. Прыгнула за мячом и померла в прыжке. Называется, во дворе поиграла с местными. Вот поэтому, кстати, у спортсменов в контрактах это и запрещается. В общем, сразу она попала к тем пацанам.
Ну и представь себе: едет пара хачей, усы, кепка — а на заднем сиденье у них голая мёртвая великанша. Конечно, их тормозит гаишник. На дороге, где не тормозят никого, никогда. Армяшка достаёт права и понимает, что документы на тело они потеряли где-то. И всё, пиздец. Ну а мент в тачку заглядывает, видит девку и спрашивает — с вами нормально всё? А она в этот момент взяла и кивнула, прикинь? Вот так головой, раз-раз. Ну и гаишник их пропустил, что самое восхитительное. Это тоже можешь использовать. Монолог похоронного агента номер два.
Дверь приоткрылась, и на мгновение высунулось встревоженное лицо секретарши. Абрамов небрежно махнул ей, и она скрылась опять. Вид у неё был такой, что я подумал: это ангел без глаз пошевелился.
— Майя просто не хочет с тобой мутить, что абсолютно нормально, — сказал Абрамов. — Она задорная баба и рассчитывала на хоть какой-то движ. А с тобой... ну сам понимаешь.
Лицо Абрамова было деловитым и строгим, но тень лукавства всё же легла на лицо, и мне пришла в голову мысль, от которой сразу же разгорелось внутри, — Абрамов у меня за спиной встречается с Майей. Легко всплыли в памяти слова Майи о том, что я унылый, а Абрамов очень смешной. Абрамов, похожий на жизнерадостного кабанчика, и я, начитанный, тонкий и горбоносый, как можно нас ставить рядом? И всё же я бросил испытующий взгляд на него.
— Ты её больше не видел? — я попытался спросить небрежно и потянулся к чашке, но чашка упала на стол. Кофе в ней не осталось, но Абрамов всё равно протер скатерть.
— Как бы я её увидел, по-твоему? — мелкие светлые брови, которых я раньше даже не замечал, слегка приподнялись. — Здесь замешана какая-нибудь любовь из прошлого. Трахнулась с одним, с тобой в данном случае, и поняла, что влюблена в другого. Уверен, тут что-то романтическое.