В гостиной, где мы сидели, стоял огромный дубовый шкаф с советскими подписными изданиями. Нефритовая статуэтка балерины в серванте — бабушкина ровесница. Когда к бабушке приходили врачи, она зачем-то врала, что была балериной. Когда-то у неё были молодые белые руки и молодой голос. В последние годы она всегда и всем рассказывала одну и ту же историю — как рожала отца.
— Я рожала почти насухо, — сказала бабушка. — Очень мало воды. Твой отец кричал как сумасшедший. Он просто орал. Никто не мог его успокоить. И я орала. Боль была просто звериная. Наверно, твой отец не хотел вылезать. Он у тебя всегда был с характером.
Бабушка только теперь обратила внимание, что я сижу, обхватив голову.
— У тебя что, голова болит?
Я подлил себе настойки. Хотелось пить её из горла, но я соблюдал приличия. Думал о деревянной хлипкой двери бабушкиной квартиры, которую смогут сорвать с петель без всяких подручных средств — это было ещё легче, чем попасть в медсанчасть на «Фрезере». И всё же я почти чувствовал себя в безопасности. Бабушка никак не вязалась с тем кошмаром, что окружил меня, дышал мне в спину чесночными гренками Путилова.
В телевизоре шёл анонс передачи про аномальные явления. По экрану бежали ярко-красные надписи. Я прочитал одну: «Тверская область. Духи-людоеды — хозяева леса».
— Подай мне скорее пульт, это хорошая передача, — сказала бабушка.
После долгих копаний выяснилось, что пульт погребён в складках её кресла. Бабушка сильно прибавила звук, и голос ведущего грубо ворвался в комнату, а бабушка, его как будто не замечая, продолжила говорить.
— Мы жили в наивное время. Очень наивное. Я говорю про СССР. Есть только то, что у тебя перед носом, а больше ничего другого нет. Но я-то всякое видела. В Гурзуфе — круги над водой. Такие показывают в передачах про летающие тарелки. А в 72-м ко мне пришёл брат, который умер тридцать лет как, и предупредил, что у меня будет выкидыш. А ещё у нас в посёлке видели ведьму, которая проклинала всех ребят, которые с ней не хотели... общаться. Покрывались волдырями огромными, потом ссыхались за месяц буквально. Все её знали, у неё ещё бельмо на глазу было. Не помню, на левом или на правом. Страшное такое бельмо. А сама красивая, в платье красненьком... Ты чего, плачешь, что ли?
Я не плакал, просто сложил на руки голову. Устал держать её на весу. Мне не хотелось ничего говорить, но от последних слов бабушки что-то ослабло в моей душе, какой-то очередной механизм надломился, и я заговорил севшим голосом, который на середине сменил детский беспомощный писк: «Бабушка, я не понимаю, зачем они меня мучают!». И вот только тогда на глазах появились слёзы. На обоих глазах.
Бабушка побарабанила ложечкой внутри чашки, подлила ещё настойки. Глаза её уже застилала блаженная пелена.
— Сашенька, ты ведь сам себе всегда проблемы выдумывал. Всегда всё усложнял. У тебя есть язык. Ты умеешь говорить. Всегда легче говорить людям всё как есть, правду. Скажи этим мальчикам, которые тебя караулят в парке, что ты не сделал им ничего плохого. Спроси, зачем они это делают. Может, у них не всё в порядке в семье. А может, ты кого-то обидел, а сам не заметил. С тобой такое бывает, сам знаешь. И самое главное, на всякий случай извинись, даже если считаешь себя правым — от тебя не убудет.
Бабушка глубоко вздохнула, откинулась в кресле. Кажется, кресло засасывало её. И толстый ковёр чуть-чуть скрючился и навис над ней рыболовной сетью.
— А с товарищем из органов говори очень вежливо, — продолжала бабушка. — Скажи, что ты не шпион и не разведчик, что ты этого не умеешь ничего. И обязательно извинись и перед ним тоже. Хочешь, я сама с ним поговорю? И пусть он сам ищет твоего друга, тоже мне, что за парень дурной, ну который забрал этот ящик под фрукты. Органам будет гораздо проще его найти, чем тебе. А девочке своей скажи, что ты любишь её и хочешь к ней вернуться. Это простые человеческие слова.
— А я, может, и не хочу. Может, я себя накрутил, и она мне вообще не нужна. Я же как-то жил раньше! Сейчас хочется отдышаться, посидеть, полежать, подумать. Как на летних каникулах.
— Какие летние каникулы, Саша, тебе тридцать лет.
— Я вроде как становлюсь только младше с годами. Как бы обратная эволюция.
— Тебе просто нужно место сменить. Съезжай от своего дурака Абрамова. Вот после мальчика-то того, Славы, квартира освободилась.
Я замер с полной рюмкой настойки у рта.
— А ты... ты откуда знаешь?
— Так я ж ему её и нашла. Через своих учеников бывших. Тысячу раз же тебе говорила!