— Попробуй пирожок.
Ко мне обратился мужчина, лысый, коричневатый, с облезло-розовыми пятнами по шее и по лицу, напоминавшими экзему. Он был одет в камзол с гербом на груди в виде пятнистой ящерицы. Мне не хотелось пирожков. Кроме того, я не видел ни одного пирожка вокруг — только бочки с пшеном и другими зёрнами.
— Пирожки внутри. Засунь руку, — сказал мужчина, глядя при этом так, будто предлагал что-то сладкое и запретное. Я сунул руку по локоть в бурую чечевицу. На полумгновение меня охватил страх, а вдруг на дне что-то живое и гадкое, например, большая пятнистая ящерица. Я достал пирожок зелёного цвета.
— Он называется «тайным пирожком», — сказал мужчина, склонив голову. Экзема покрывала и его бледную лысину. — Попробуй.
Я подумал, что передо мной кришнаит, и теперь он потребует с меня за надкусанный пирожок денег. Пирожок был безвкусным. Продавец подмигнул мне, и экзема как будто двинулась по лицу. Кивнул ему с вежливой улыбкой и пошёл дальше, по пути незаметно выкинув пирожок в мусорку. Меня снова толкнули, и я едва не упал в ноги существу на покрашенных в белый цвет ходулях. Костюм на нём был тоже белым, мохнатым, а лицо — неподвижное, зверское, с птичьим клювом, и маленькие глаза. Существо шутливо погрозило рукой и, перешагнув через меня, двинулось дальше.
Нет, такой досуг меня мало устраивал. Потайной пирожок, настырный факир, существо из вселенной «Нарнии» и быдловатые рыцари промелькнули за пять минут. Голова кружилась так, что вот-вот раскрутится и унесётся к небу. Казалось, что это мне назло дети кричат как сумасшедшие лошади.
Я решил, что найду девушку (ее звали Майей, уже не помню, в какой момент это узнал) и скажу, что подожду где-нибудь, где потише.
Выбравшись из лабиринта рядов, я наткнулся на широкое злое лицо совы, нарисованное во всю стену. Так рекламировалась передвижная птичья ферма. Через прутья забора я разглядел потрёпанного орла. Он ходил из угла в угол, громыхая цепью, и было видно, какая буря клокочет в его душе. Майя была поблизости — чесала сову за ухом, как кошку. Сове это доставляло сильное удовольствие, хоть она и пыталась напустить на себя безразличный вид.
Я вздохнул. Какое тупое выходило свидание. Мы не обменялись и несколькими словами, а я уже был выпотрошен, и мысли были только о стакане воды и скамейке. Но почти все сиденья были забиты детьми и рыцарями, издалека похожими на топорно собранных роботов в пёстрых накидках. Вблизи же было заметно, что почти все рыцари — подростки, длинноволосые, женственные, мечтательные. Пили что-то из деревянных кружек и обсуждали между собой свои мечи. Кастрюли-шлемы, покрывала-накидки преобладающего пурпурного цвета, ручонки (наверняка крохотные) в кожаных толстых перчатках вспотели насквозь. Я насмотрелся на костюмированных рыцарей за 10 минут так, что мог бы совершенно спокойно всю дальнейшую жизнь их больше не видеть.
Пришлось дойти до какого-то пустыря с собачьей площадкой, только там толпа поредела. Стало легче, в голове возникли связные соображения. Первым было такое: мне срочно нужно дотронуться до неё. Это меня взбодрит и успокоит. Крохотная доза человеческого тепла. Я стал искать для этого поводы.
Сперва подумал стряхнуть ворсинки с её куртки, но этого было мало, нужно было почувствовать её хотя бы чуть-чуть, а не формально коснуться, и тогда я резко взял её за оба плеча и потянул в левую сторону, а сам шагнул в правую. Мы поменялись сторонами.
— Что это было? — спросила Майя без улыбки. Синий холодный взгляд.
— Так полагается, — пробормотал я, чувствуя, как уши загораются от стыда. — Мужчина всегда справа, женщина слева. Это очень древняя традиция.
Майя что-то пробормотала, я не расслышал точно, но что-то недоброжелательное, это точно. У меня зачесалась шея. Я стал потеть.
Жест с перестановкой казался мне хотя и грубоватым и эксцентричным, но по-своему трогательным, и я никак не ожидал, что он будет воспринят в такие штыки. Я явно терял Майю.
Ещё вчера мне было так спокойно без женщины, но теперь мысль, что на этом всё оборвется, стала невыносимой. А ведь я по-прежнему ничего не знал о ней. Даже имя, может, было ненастоящее, но я чувствовал, что это моя родственная душа, хотя я рассердился бы, если б кто-то со стороны подсунул мне такое словосочетание.
Нужно было что-то как можно скорей предпринять, пришло время выбрасывать все свои козыри, а козырь у меня был один, и я стал включать юмористическую машину.
Но остроумию, как огню, нужен источник — от неловкого и униженного молчания ему не вспыхнуть. Мы продолжали идти, уже совсем по инерции, а моя машина работала вхолостую. От тоски и беспомощности я стал читать вслух редкие надписи, попадавшиеся на пути.