Парень веселый. Один зуб родной, другой золотой, третьего нет… Руки в татуировках. С удовольствием ест большую красивую порцию мороженого, обильно политого шоколадным сиропом.
— Мы Николая Макаровича сильно уважали. Он ведь музей затопленных земель устроил, все сам. Против черных ныряльщиков боролся. А как бороться-то? У меня дед в землячестве затопленных состоял. Тоже все собирал. Он вообще учителем был, дед. Когда вас по телевизору увидал, с Николаем Макаровичем, сразу решил вам эти записи переправить. А сам пошел в Бобровку на похороны, выпил, обратно шел, притомился и замерз… Он за мамкой своей записывал, тоже историю уважал, края наши… Чтобы знали, чтобы не забывать… После деда я и решил вам это отдать, так надежнее. Я билет на автобус до Москвы на восьмое взял, а шестого с пацанами пошли на танцы в Козловку, там эти, с Грибовки, ну мы как начали их метелить… Один возьми да и кердыкнись. Потом уж, в СИЗО, и на зоне тоже, я все в толк взять не мог — ну и на фига я его так? Танцы, блин, положено, чтобы отметелить кого… Да я вообще против него ничего не имел… Танцы, блин… Четыре, блин, года, как этот, а потом по удо… Боялся, пропадут записи-то… Вроде в целости, довез…
— Ты как сам-то дальше жить собираешься? — спрашивает Рындина.
— Да как все. Дома буду. На тракториста выучусь. Женюсь. Сопьюсь. Подохну…
Смеется и встает, берет ветровку. Светловолосый, высокий. Настоящий добрый молодец, богатырь, только без зубов и в татуировках.
— Эх, Москва, Москва… Приехать бы с деньгами, в казино сходить…
32. Машина с мигалкой.
Шура-гибрид держит на коленях труп кота, упакованный в черный пакетик. Шура украдкой глотает слезы. Вытирает ладонью розовые гладкие щеки.
Шура стесняется водителя и охранника.
Охранник молча протягивает ему пачку бумажных платочков.
На своем участке Шура хоронит кота, кладет на могилку его игрушки.
33. Рындина возвращается в квартиру.
Из ванной выходит батюшка, завернутый в полотенце.
Рындина и батюшка смотрят друг на друга.
— Иди, милый, куда-нибудь, — максимально ласково говорит Рындина. — На исповедь, а потом в монастырь…
— Хочешь, я все брошу? — шепчет он. — Поедем туда, где трудно… Будем работать…
Рындина принимается распечатывать сверток, торопливо рвет газету, пытается отлепить старую изоленту…
— Это что? — Батюшка берет у нее из рук сверток, находит ножницы, аккуратно разрезает упаковку.
— Там материалы по затоплению, какие-то записи, записная книжка, дневник, не знаю…
— Как же ты берешь у незнакомых людей неизвестно что? А если там бомба?
— Оставь…
Батюшка и Рындина разворачивают газету. На свет появляется полосатая картонная коробка, футляр для магнитофонной катушки. На коробке надписи:
«Районная конференция» — зачеркнуто,
«Выпускной 74» — зачеркнуто,
«Машина времени» — зачеркнуто,
«Мама 84» — не зачеркнуто, в скобках рядом — 1919.
Рындина осторожно вынимает катушку. Держит в ладонях.
— Яблочник, — говорит Рындина. — У него катушечный магнитофон. Надо к Яблочнику.
Она начинает собираться.
Батюшка останавливает ее:
— Надо сначала череп похоронить. Это важно.
34. Квартира Пирогова.
Тесно от книг и виниловых пластинок.
Тут время словно остановилось — родители Пирогова, типичные шестидесятники, портрет Хемингуэя в свитере на стене, гитара.
Их фотография в молодости — папа с бородой, мама с длинными волосами, а-ля Джоан Баэз. Они совсем не изменились, только стали старые. На столе винегрет и селедка. Водка. Бутылка виски нетронутая. Звучат песни Визбора. Они уже хорошо посидели и выпили. Душевно.
Папа любит огород. Говорит, какие саженцы привезет в будущем году, чтобы посадить в саду у сына в Нью-Джерси.
Пирогов ходит по комнате.
— Мам, у тебя очень много лишних книг. Тут надо как-то их перебрать, место освободить… Вот это, это… А это что? Справочник лекарственных препаратов за семьдесят первый год… Нет, мама, ну это точно надо выбросить. Такими препаратами уже не пользуются, их просто нет в природе. Зачем тогда этот справочник?
Он небрежно бросает книгу на пол.
— Ты что, с ума сошел? — ужасается мама. — Подними книгу быстро.
— Это книга, понимаешь, кни-га?! — подхватывает отец. — Совсем одичал. Нелюдь. Выродок американский…
Без крика, очень спокойно.
— Совки сумасшедшие, — так же спокойно говорит Пирогов. — Да пошли вы… Не приеду больше. И Лизу не привезу.