Франц молча указывает ему рукой в сторону, и тот послушно отходит от вагонов. М-м-да… знают тут старину Кегеля! И, надо полагать, с самой серьёзной стороны.
Беглый осмотр подтверждает самые неутешительные прогнозы — машина сюда не пройдёт! А таскать груз вручную — мы всё-таки выздоравливающие, а не наказанные за проступки штрафники!
— Магнус, — поворачивается Франц к третьему нашему спутнику. — Нужен паровоз.
— На станции их нет, — лаконично откликается тот.
— Тогда пусть этот охранник пригонит сюда пару десятков человек из местных — они оттолкают вагон поближе к разгрузочной платформе.
— И где он их возьмёт?
— Не моё дело. Отыщет где-нибудь…
Магнус пожимает плечами и идет за полицейским. Как и что он там ему объясняет, неизвестно. Но спустя пару минут они оба направляются к станционным зданиям — договорились.
Здоровяк молча показывает мне рукой на скамейку — надо полагать, на ней раньше сидел караульный. Присаживаемся, нам спешить пока некуда. Кегель вытаскивает сигареты и закуривает. А я достаю из кармана галеты, не сидеть же просто так?
Тихо…
Даже не верится, что где-то там, совсем недалеко, сейчас идет война. Грохочут разрывы и падают на землю наши товарищи. Мы не говорим о ней, эта тема — негласное табу в наших беседах. Обсуждаем всё — дом, знакомых девушек и чьих-то жен. Собак и кошек. Делимся планами на будущую жизнь и прикидываем какой она станет после войны. Но никто не рассказывает о том, что ждет его в окопах. Да и мне тоже как-то не по себе от мысли, что очень скоро наши вечерние разговоры будут вспоминаться как что-то совсем невероятное. Спокойные разговоры в дружеском кругу, где нет нужды прятать голову от пуль вражеского снайпера. Не нужно торопливо задувать зажигалку, опасаясь зорких глаз чужого артиллерийского наблюдателя. Мы и о русских не говорим. Никто не хочет вспоминать рукопашные схватки и блеск ножа перед глазами, когда в твой окоп ночью прокрадутся их разведчики. Ложась спать, мы раздеваемся и вешаем форму на спинку кровати — на фронте такая роскошь просто немыслима. Мы просто живем — живем каждым этим днем…
Но всё же действительность постоянно прорывается к нам. Когда привозят новых раненых, и санитары тащат их на носилках в дом. От них несет порохом и кровью, и лежащие на них люди в бреду ещё отбивают вражескую контратаку. Когда появляются над нами чужие самолеты, и мы слышим лай зенитных пушек неподалеку. А после этого со станции привозят новых раненых. Иногда, помогая санитарам разбирать вещи вновь прибывших, мы обнаруживаем в них застрявшие осколки. Для их сбора у нас на складе стоит железный таз, и порою он бывает заполнен почти на треть или наполовину. Война напоминает о себе каждый день. Я плохо помню свои воспоминания, в них только хриплые, плохо различимые команды и выстрелы — много выстрелов. Мы постоянно куда-то бежим, иногда едем — но все, как в тумане. Совсем не помню артподготовки, странно, все ребята вспоминают русскую артиллерию самым недобрым словом. А вот мины запомнились. Собственно говоря, не сами они, а то, как мы постоянно смотрели под ноги, опасаясь неприятных сюрпризов. Товарищи говорят, что русские — большие мастера по этой части, им верить нельзя! Можно ожидать любой неприятности. Рассказывают, что иногда, по непонятным причинам взлетают на воздух дома, мосты и различные объекты — в них, оказывается, заложили мины с часовым механизмом! Кто знает, может быть и под нашим домом сейчас тикает адская машина?
Металлический лязг!
Мы с Францем одновременно поворачиваем головы на звук. Это наш вагон, тот, что с медикаментами. Именно его охранял полицейский. И именно оттуда прилетел звук — кто-то что-то уронил…
Поднимаемся на ноги — это надо проверить! Оружия у нас нет, его не выдают выздоравливающим, но пудовые кулаки Кегеля — весомый аргумент! А я подбираю с земли увесистую палку, ей тоже можно врезать по первое число.
Мой товарищ машет рукой и указывает направо, там утоптанная тропинка. По ней можно подойти близко, и при этом без большого шума. Крадучись, обходим вагон.
Так и есть!
Небольшое окошко в стенке сейчас приоткрыто, и оттуда слышна какая-то возня. Хм, но кто туда залез? Окошко-то очень небольшое!
Прячемся за углом вагона и осторожно выглядываем за угол.
Долго ожидать не пришлось, внутри завозились, и из окошка появились ноги в стоптанных сапогах — вор вылезал наружу.
Франц внезапно подпрыгивает и одним рывком выдергивает обладателя сапог на улицу. Как морковку из грядки!
Плюх!
Во все стороны летит пыль и щепки — вор врезается в кучу каких-то старых досок. Ну и ну! Вот это бросок!
Впрочем, ничего удивительного здесь нет, воришка весьма невысок ростом. Да это же мальчишка! То-то он в окно пролез… Падение его слегка оглушает, и он беспомощно ворочается на земле, пытаясь придти в себя. Наклоняюсь и поднимаю с земли упаковку бинтов — он выронил её, когда летел по воздуху.
— Смотри, — говорю я товарищу, — наши бинты! Вот кто их таскал!
Кегель берет их у меня из руки и присаживается на корточки перед лежащим. Паренек с испугом на него смотрит. Ну, ещё бы! Франц и в хорошем-то настроении выглядит пугающе, а уж сейчас…
— Кто ты? — Кегель с интересом разглядывает мальчишку. — И зачем тебе бинты?
Тот молчит, только его глаза затравленно бегают вокруг. А ведь он влип! За такие вещи… в общем, я ему не завидую.
Не меняя своего положения, Франц выбрасывает вперед руку.
Хлоп!
И от основательной затрещины, с головы парня слетает кепка.
— Ну?
— Я… мне есть нечего…
Вот тебе и раз! Мне понятны его слова! Но Кегель недовольно покачивает головой — он ответа не понял.
— Мне ударить тебя ещё раз? — угрожающе произносит он.
— Франц! Он есть хочет! — выпаливаю я.
— С чего ты это взял?
— Ну… он сам сказал…
— И ты понял? — недоверчиво смотрит он на меня.
— Ну уж слово «есть», я как-нибудь разберу!
— Спроси у него, как часто он сюда залезал?
— Как? В смысле — как я его спрошу?
— Как-нибудь, — пожимает он плечами. — То, что он голоден, понял же?
— Э-э-э… — чешу я висок. — Попробую, но… сам понимаешь, я же не переводчик!
Присаживаюсь на корточки перед полулежащим парнем.
— Ты… Ты — вор?
Не знаю, правильно ли я это говорю, но парень вдруг краснеет. Понял?
— Нам есть нечего! Вы забрали еду, и все подыхают с голоду!
Понял!
— Стоп! — вытягиваю вперед раскрытую ладонь. — Ты — как много раз — сюда?
Киваю в сторону вагона.
— Да что ты заладил, фриц?! Много — не много… Нам есть нечего!
— Он путает моё имя, — недовольно произносит Кегель. — Я Франц!
— Э-э-э… я думаю, он вовсе не тебя имеет в виду. Всё то же — хочет есть!
— Он часто сюда залезал?
— Не похоже. Думаю, что в первый раз. Что будем с ним делать?
Действительно, что? По логике вещей — сдать в полицию. Но это ему вылезет боком, за такие вещи по голове не погладят! И мы оба это понимаем.
Франц внезапно сдергивает с парня пальтишко и трясет его. На землю падают какие-то немудреные вещи, зажигалка, какие-то железки — обычный хлам, который таскает в карманах любой мальчишка. Кегель рывком поднимает парня на ноги и ощупывает у него карманы.
Пусто.
В том смысле, что ничего интересного там нет. Нет бинтов, медикаментов и еды тоже никакой.
— Он не врёт… — глухо говорит мой товарищ.
Обернувшись, он делает два шага к вагону и, размахнувшись, ловко забрасывает в окно упаковку бинтов.
— Вот так! Нет никакой кражи!
М-м-да? Даже так?
— Что у тебя с собою из еды?
— Галеты… Сыр ещё есть…
— Дай сюда! — Франц забирает у меня продукты и, вытащив из своего кармана банку сардин, суёт всё это растерянному мальчишке.