— Вот это поворот! — Дыбаль уронил сигару.
— Засада, — улыбнулся Айдем.
— Сейчас парень начнёт выкатывать пожелания, включая счёт за проживание на десять тысяч евродолларов, за пользование мини баром, — кивнул Маклифф и начал загибать пальцы, — за услуги массажисток, за медпункт, за прачечную. Мы можем отказаться платить, но ночью нас зарежут или яда в еду добавят.
— Ты большой и сильный, неужели ты уйдёшь вместе со своими друзьями и унесёшь с собой свою мощь, заключённую в твоём семени? — продолжил индеец.
Дыбаль сдерживал улыбку, наблюдая, как Уайтгауз хлопает глазами, раздумывая, как прекратить разговор.
— А скажи, Саурно, что за сила обитает в Ущелье камней? — наконец заговорил Уайтгауз на другую тему.
Айдем покачал головой:
— Ты его не свернёшь. Я в курсе проблем местной евгеники и генетических проблем. Наслушался в пустыне. Он хочет, чтобы ты женился на его дочери. Если мы хотим залезть в ущелье, нам просто необходим этот дядька как проводник. Мне кажется, ты должен жениться.
— Жениться?
— Мы никому не скажем.
— Что ты знаешь про ущелье? — Уайтгауз зло взглянул на Айдема, — это серъёзно?
— Мы, как офицеры, обязаны провести разведку. Маклифф и Дыбаль, будучи штатскими, могут отказаться, но для нас это воинский долг, — ответил Айдем, — но жениться тебе нужно.
— Я женат на Дороти и у меня двое сыновей, — воскликнул Уайтгауз, — Дороти — это мой путеводный маяк. Пока она в моём сердце, я не умру.
— От тебя не убудет. Станешь на недельку мужем красотки, а мы никому не скажем, — лицо Айдема сделалось серьёзным, — это приказ, лейтенант.
— Никому ничего не скажем, — кивнул Маклифф.
— Хуанакава, — позвал свою дочь индеец и она появилась из-за ширмы.
Юная девушка была обнажённой, если не считать нескольких ниток крупных бус на её шее и талии. В руках она держала венок из цветов. Саурно перечислил достоинства дочери, упомянул умение готовить, делать одежду, ухаживать за ранами, ублажать, развлекать танцами и пением. Редко встречающиеся у индейцев светлые волосы и серые глаза, являлись, по его мнению, признаком милости юогов. Потом Саурно принялся хлопать в ладоши, обозначая ритм. Появилась Юана и выключила телевизор. Понсио тоже начал бить в ладоши. Из-за ширмы появились Мануэла и Чабела с бубнами и маракасами. Саурно извлёк из складок одежды многоствольную керамическую флейту. Раздалась незамысловатая мелодия, ударили бубны, зашуршали маракасы. Хуанакава двинулась по кругу, поворачиваясь к гостям то одним боком, то другим.
Они была хороша так, как хороши и красивы юные создания южных стран. Саурно передал флейту Понсио, а сам продолжил рассказывать о том, как плохо без сильных мужчин, какие у него замечательные дочери.
— Пойдём, большой человек, я соединю ваши руки, и начнём веселье! — сказал Саурно.
— У меня дома жена, двое сыновей, — прижав ладонь к груди, ответил Уайтгауз, — они ждут меня.
— Ро, ты устроишь нам неприятности, — сказал Дыбаль отказавшись переводить ответ товарища, — подумай хорошенько.
Кичако, без перевода поняв, что жених отказывается, хитро улыбнулся:
— Никто не сможет задержать Большого человека. Жалко. Но тебе не обязательно оставаться совсем. Но пара ночей в гамаках Мануэлы, Чабелы и Хуанакавы, это ведь тебе не будет в тягость? Не такая уж большая плата за спасение, кров и пищу.
Дыбаль заметил, что у Уайтгауза каменеет от возмущения лицо. Понимая, что индеец вторгается в область свободы личности, он начал искать компромисс:
— Саурно, у Рональда есть товарищи. Почему мы не годимся для твоих дочерей? Айдем почти холостой! Маклифф в разводе. Я тоже.
— Кичако маленький, но гордый народ. Если моя мать Урсула сказала, что нужен Большой человек, то нужен Большой человек. Кичако не кладут своих женщин под кого попало. Этот ваш рыжебородый — совсем неказистый. Дик, хоть и друг, но старый, а ты тщедушный.