— Потому что они перешли на сторону корнеплодов, — пояснил Махно. — Стали им служить. Кстати, много ифритов на сторону корнеплодов перешло. А куда деваться? Если не перейдешь — р-раз — и в небытии. Нет тебя. Совсем нет. Вот так.
— Кошмар, — передернул плечами Г-гы-ы. — И как же теперь?
— Да, — поддержал его Никита и посмотрел на Махно. — Как теперь, а?
— Очень просто, — ответил Нестор Иванович. — Наш путь прямой и светлый! Мы должны свергнуть диктатуру захватчиков — и победить!
— Каким образом? — недоверчиво прищурился явно не ожидавший такого высказывания полуцутик Г-гы-ы. — Сам же говорил — супероружие…
— У нас тоже есть кое-какие разработки, — скромно сказал Махно. — Да и люди подобрались верные. Короче говоря — организация уже у нас есть целая. Пока вы с Никитой бухали без просыпа, я работал как проклятый. Вот.
Никита хмыкнул, но тут же стер со своего лица ухмылку и подобрался.
— В общем, так, — резюмировал Махно и протянул руки навстречу полуцутику. — Добро пожаловать в нашу организацию. Добро пожаловать в ПОПУ!
— Куда? — ужаснулся полуцутик Г-гы-ы.
— В ПОПУ, — повторил Махно. — В Подпольную Организацию Полуцутик У!
— Что значит Полуцутик У? — переспросил Г-г-ы-ы.
— Это… для конспирации, — ответил Махно.
Артур Артурович очень любил красивые вещи. Особенно ему нравилось, если эти вещи целиком принадлежали ему, а посторонние на них любовались, выражая законное восхищение. Руководствуясь именно этими принципами, Артур Артурович и оборудовал свой кабинет начальника Пригородной милиции.
Центральное и почетное место в этом кабинете занимал стол, полностью отлитый из красного золота, с платиновым канцелярским набором, инкрустированным бриллиантами, алмазами и прочими рубинами. Люстра, венчавшая высокий потолок, была из чистого янтаря, а с десяток подсвечников, расставленных по кабинету там и сям, были исполнены из такого секретного стратегического сплава, что металлы, входящие в него, даже не имели известных науке названий и соответственно цены. Подсвечники, каждый из которых стоил больше, чем десять золотых столов, выглядели, впрочем, довольно уродливо, но Артуру Артуровичу даже нравилось подобное несоответствие, придающее общему интерьеру кабинета известную долю пикантности.
Также не без выдумки были сшиты портьеры для окон кабинета — в мозаике, идущей на орнаментальный узор, специалист легко различил бы фрагменты старинных полотен и гобеленов. Стены кабинета расписывал сам гражданин Леонардо да Винчи (идентификационный номер 12-345), он же вытесывал из малахита и клал паркетные шашки.
На фоне всего этого великолепия пришедший на прием к Артуру Артуровичу бывший участковый, бывший капитан, разжалованный в сержанты, а ныне смиренный пенсионер Эдуард Гаврилыч смотрелся мухой, залетевшей в тарелку сметаны.
Штаны на Эдуарде Гавриловиче были до такой степени затасканы и испачканы всякой дрянью, что Артур Артурович даже не предложил бывшему своему подчиненному присесть — и пенсионер, ссутулившись, стоял перед золотым столом, от смущения сунув руки в карманы, а грязными ногами суча по малахитовому паркету. Стоял он так довольно долго — все время, пока пытался объяснить Артуру Артуровичу суть дела, с которым пришел.
— Не понимаю, — твердил Артур Артурович, прекрасно все понимая, — не понимаю, что ты хочешь мне сказать… Давай снова. Итак, ты пришел сюда, потому что…
— Потому что долг гражданина того требует, — продолжил фразу Эдуард.
— Какой еще долг гражданина? — спросил Артур Артурович, чувствуя глухое раздражение. — Ты все еще себя гражданином считаешь, Эдуард Гаврилыч, а? А ты не забыл ли о том, что не оправдал оказанное тебе высокое доверие? Не помнишь, что тебя вышибли из Городской милиции, а потом из милиции Пригородной? За нерадивость и профессиональную непригодность?
— Печальное стечение обстоятельств, — скорбно молвил Эдуард Гаврилович. — И интриги недоброжелателей…
Артур Артурович фыркнул.
— Но сейчас, — Эдуард заговорил быстрее, боясь, как бы его опять не сбили с мысли, — сейчас я готов приложить все усилия, чтобы заслужить прощения. Ровно день назад я, находясь в кабаке «Закат Европы»…
— В нетрезвом состоянии, — поддакнул Артур Артурович.
— Неправда! — воскликнул Эдуард. — Это Гаврилыч был в нетрезвом состоянии, а я почти совсем не пил.
— Не ври, — прогудел уязвленный Гаврилыч. — Наравне со мной бухал. Это потом ты не стал пить, как увидел Вознесенского…
— Не стал пить, — подтвердил Эдуард, — с целью выяснить личность незнакомца, который впоследствии оказался опасным преступником, разыскиваемым властями — Никитой Вознесенским, не имеющим идентификационного номера. Я выследил скрывающегося под маской обыкновенного гражданина преступника и только досадные случайности в лице тупых сограждан помешали мне его задержать. Я прошу выдать мне соответствующие полномочия, десять помощников и средства, требуемые для разыскания и последующего ареста Вознесенского. Обязуюсь в самые кратчайшие сроки задержать негодяя и тем самым повысить процент раскрываемости преступлений…
Артур Артурович вздохнул и добавил за Эдуарда:
— В районе Города.
— В районе Города, — подтвердил Эдуард.
— Ну и шел бы ты тогда!… — не сдержался Артур Артурович. — К начальнику Городской милиции, а не ко мне! Район Города — не моя юрисдикция, тебе это прекрасно известно… Какого черта ты сюда приперся?
Мрачные тени легли на лицо Эдуарда. К начальнику Городской милиции он уже ходил, но, как обычно, пал жертвой печального стечения досадных обстоятельств, выразившихся на этот раз в том, что, пока сам Эдуард был в раздумьях и готовил речь, насыщенную метафорами, логическими отступлениями и философскими вставками, Гаврилыч, который за период вынужденного бездействия кое-как научился писать, записал текст самолично сочиненного заявления, адресованного непосредственно Сулейману ибн Сулейману.
Заявление это было передано ибн Сулейману через секретаря, а после того, как начальник Городской милиции прочел начало: «Настайасчим завверьайу што када йа бухал в кабаке и нажралси то видал там зладея и казла вазнесенскага и хател ево схватить но он каварно убижал…» — когда начальник Городской милиции прочел начало, то, понятное дело, дальше читать не стал, а в праве на аудиенцию Эдуарду Гаврилычу отказал, как только увидел его имя среди прочих граждан, записавшихся на прием.
— Шел бы к Сулейману ибн Сулейману, — повторил Артур Артурович.
— Да я это… — начал было Гаврилыч, но Эдуард немедленно перебил его:
— Хотели мы пойти к начальнику Городской милиции, но потом пришла нам в головы… пришла мне в голову мысль — зачем делить лавры со столичными милиционерами, если можно помочь родному отделению Пригородной милиции лишний раз показать свою компетентность и свой профессионализм. Вы только подумайте, Артур Артурович, — задушевно проговорил Эдуард, — если Вознесенского задержат ваши люди, а не люди этого мужлана ибн Сулеймана, хотя бы и на его территории, — какой почет тогда на вас падет!
Артур Артурович открыл рот, чтобы усмехнуться, но вдруг задумался.
«И правда, — мысленно проговорил он, — что, если этот двухголовый кретин и на самом деле видел Вознесенского, а не плод собственных белогорячечных галлюцинаций? И если я выделю ему людей, а он задержит преступника? Ну а вдруг не задержит? Как объяснить Сулейману — что делали мои люди на его территории? Сулейман — этот азиат чертов — сразу будет подозревать какую-нибудь диверсию и тут же подаст на меня жалобу в высшие инстанции, с приложенным к жалобе проектом о соединении отделов Пригородной и Городской милиции в единый отдел под руководством почетного гражданина Города полковника Сулеймана ибн Сулеймана? И такие слухи о подобных направлениях его деятельности до меня доходили… Как бы вообще в полном дерьме не оказаться, как вот этот вот неудачник…»
Артур Артурович подумал, снова открыл рот, чтобы усмехнуться — и усмехнулся.
— Ты сам рассуди, — мягко проговорил он, обращаясь к Эдуарду, которого, в отличие от Гаврилыча, он считал более или менее здравомыслящим, — как я могу выделить тебе людей. Что мне писать в рапорте? Посланы на поимку Вознесенского? На территорию Города, где своя милиция есть? Это же явное нарушение. И подкоп под Сулеймана, который мне, конечно, этого не простит.