— Так-то лучше, — понизил голос Махно. — А теперь… Строй! Разойдись! Вольно! Маршируйте по своим комнатам — все, кроме караульных. И меня не беспокойте! Я у себя в кабинете провожу собеседование с новыми членами нашей организации. Пошли, Г-г-ы-ы, Степанида Прокофьевна и другая Прокофьевна… За мной. Никита!
— А?
— Чего столбом стоишь? Пойдем за мной, говорю…
— Ага, — невнятно проговорил Никита, не сводя глаз с полупризрачных лиц старушек. — Это ж надо… Что делается-то? А я думал — у меня крышак пополз…
Махно отпер свою комнату и прошел туда первым. Ударом ноги отпихнул валяющуюся посреди комнаты искалеченную люстру, несколько свечей поставил на стол и зажег. Никита тем временем сел за стол, предварительно смахнув с его поверхности осколки разбитой бутылки и стакана. Старушки — Степанида Прокофьевна и просто-Прокофьевна — зависли в воздухе возле стола, потому что свободных стульев не было. Полуцутик Г-гы-ы по своему обыкновению уселся посреди стола, скрестив по-турецки ноги.
— Видал, какую анархию из-за вас натворил, — проворчал Махно, заметая ногой остатки люстры под стол. — К вам обращаюсь, бабуськи.
— А мы больше не будем, — снова проговорила просто-Прокофьевна.
— Не будем, — подтвердила Степанида Прокофьевна.
— Ну, — подходя к столу и усаживаясь на табуретку, которую он выдвинул из-за портьеры, проговорил Махно.
— А что рассказывать? — пожал плечами Г-гы-ы. — Я уже все рассказал.
— Да я не тебе.
— А хули рассказывать-то? — проговорила теперь Степанида Прокофьевна. — Значит, ехали мы вот с ней на тачане. На «мерине» шестисотом. Ну и, как пишут в ментовских сводках, не справились с управлением. Бухие были обе в жопу просто. Вписались со всего размаха в памятник Ильичу и разбились вдребезги. Ни синь пороха от нас не осталось.
— Вот совпадение! — воскликнул повеселевший неожиданно Махно. — В памятник Ленина врезались! Выходит, нас с вами один и тот же человек погубил… Я тоже по вине этого матерого человечища погиб.
— Да погоди ты, — перебил его Никита. — Слышь, бабушки, как там моя Анна-то? Ничего не слышали?
— Слыхали, как же, — откликнулась Степанида Прокофьевна. — Гошка к ней ходил — он на тебя очень злой был. Хотел ее наказать…
— Вот сука! — вскакивая со своего места, воскликнул Никита. — Да я его!…
— Да успокойся ты! — усмехнулась просто-Прокофьевна. — Ничего он твоей марухе и не сделал. Ты ж ему яйца расколотил вдребезги. Он потом лечился-лечился, да все без толку. Не стоит хер у него. А сам все равно гоголем ходит, завел себе целый институт студенток и делает вид, что их трахает. Думает, никто не понимает. Мы-то сначала радовались, что у него с этим делом все нормально, а потом одна из девиц нам призналась, хотя Гошка строго-настрого им запретил на эту тему трепаться. Приказывал говорить, что все у него в порядке…
— Да что вы мне про Гошку вашего! — перебил старушку дрожащий от возбуждения Никита. — Как Анна?! Анна как?
— А хрен ее знает, — высморкавшись бесплотными соплями в бесплотную ладошку, ответила просто-Прокофъевна. — Гошка ей грозил-грозил, что за свой позор отплатит…
— Да она-то при чем?! Я же Гоше вашему врезал!
— А Гошка говорит, что из-за нее все, — возразила Степанида Прокофьевна. — Говорил, что, если бы не она, ты бы от братвы не отмежевался…
— Отмежевался, не отмежевался… — проворчал Никита. — Ну а дальше что?
— А ничего, — сказала просто-Прокофьевна. — Анна твоя Гошкиных угроз испугалась и свалила куда-то из города. Гошка ее хотел найти, но не нашел, потому что другими делами занялся. О, он теперь большой человек в Саратове! Прямо как бог…
— Ну или полубог, — сбавила Степанида Прокофьевна.
Полуцутик Г-гы-ы многозначительно хмыкнул.
— Уехала, значит, Анна из города, — облегченно вздохнув, проговорил Никита и откинулся на спинку стула. — Ну и слава богу. Вот и хорошо. Ничего ей Северный, значит, не сделал…
— Ничего, — подтвердила лросто-Прокофьевна.
Никита замолчал, бледно улыбаясь.
— А вы, бабушки, судя по вашему лексикону, имеете какое-то отношение к криминалу? — осторожно начал разговор Махно.
— Чаво? — нахмурилась Степанида Прокофьевна.
— Какой такой лексикон? — спросила тоже просто-Прокофьевна. — Ты, фраерок, попроще с нами разговаривай. Мы ентих всяких таких слов не понимаем… А насчет криминала ты правильно сказал. Воровайки мы бывшие.
— Почетные воровайки, — добавила Степанида Прокофьевна.
— Попроще так попроще, — легко согласился батька. — Это я могу. У меня же все-таки громадный опыт по общению со всякого рода маргинальным элементом. Я в свое время…
— Вот опять, фраерок… — огорчилась просто-Прокофьевна. — Я же говорю — попроще! Придумал какой-то маргарин в элементе…
— Прошу прощения, — весело откликнулся Махно. — Переходим на конкретный базар. По фене ботать — мне с полпня. Наука нехитрая, если кореша с понятиями по жизни попадались. У меня половина дивизии были — урки.
— В натуре? — удивилась Степанида Прокофьевна.
— Зуб даю, — поклялся Махно. — Честно скажу: работать с маргин… с урками — одно удовольствие. Особенно когда в моду вошел лозунг— грабь награбленное…
— Ого! — обрадовались обе старушки. — Этот лозунг мы знаем. Всю жизню по нему прожили. Мы бедных-то не особенно трогали. Кто святой костыль притырит — тот падла, это всем известно. А вот толстожопых всяких пощипать — милое дело.
— Вот и пощипаем, бабушки, — воодушевленно продолжал Махно. — Обязательно пощипаем. И в итоге наступит для всех светлое будущее.
— Вот этого тоже не надо, — в один голос сказали старушки, а Степанида Прокофьевна продолжила: — Ты нам чернуху про светлое будущее не раскидывай. Наслушались в свое время. Политику не хаваем.
— Не буду чернуху раскидывать, — сразу согласился Махно. — Чего там…
— И правильно! — одобрила просто-Прокофьевна. — Без нее веселее. А то вот трепали нам семьдесят лет про ентот. вшивый коммунизм, а ни хрена все равно не получилось. Уж лучше без всякого там светлого будущего. Проще. Грабь награбленное — вот это лозунг. Нам другого и не надо.
Полуцутик Г-гы-ы снова хмыкнул.
— Веселые старушки, — оценил он.
— А как вы в подземелье-то оказались? — спросил у бабушек Никита.
— Мы тебе толкуем, — ответила Степанида Прокофьевна. — Гуляли и все. Мы как на тачане разбились в пыль, так в этом мире нас, наверное, по частям собрать не смогли…
— В загробном мире, — важно объяснил Г-гы-ы. — Человек появляется не в физической своей ипостаси, а в виде духовной сущности…
— И духовная сущность, значит, наша к ебене фене разлетелась, — не стала спорить просто-Прокофьевна. — Знаешь, какая авария была? Тачана всмятку, даже памятник картавому малясь покосился… Вот какая авария была.
— Так или иначе, — заключил Никита, — в этом мире вы оказались вот… в таком виде, как сейчас.
— Ага, — ответила просто-Прокофьевна. — Вот в таком виде. Прозрачные, как целлофановые мешочки. Сквозь стены можем проходить. Невидимыми становиться.
— Если бы раньше так умели, — поддержала товарку Степанида Прокофьевна, — ни года бы по зонам и тюрьмам не сидели. Только мусора нас прихватят, мы сразу — оп-па! И невидимые. Оп-па! Сквозь стену прошли — и на волю…
— Да мы так и сделали, как только сюда попали, — продолжала рассказывать просто-Прокофьевна, — представляешь, очухиваемся мы со Степанидой на нарах! Ну, думаем, значит, сбили кого-то… Потом стали друг друга оглядывать — что за мать твою так — мы же прозрачные! Летать можем! Ебическая сила!… Мы со Степанидой охренели совсем. И сейчас чудно — как это так может быть-то?.. Мать твою в три гроба душеньку… Екарный бабай…
Сила захлестнувших просто-Прокофьевну эмоций была такова, что старушка не могла продолжать своей рассказ, запутавшись в матерных эпитетах, которые, судя по всему, должны были наглядно обрисовывать слушателям то душевное состояние, в котором находились бабушки, когда ощутили себя в Первом загробном мире.