Солнце. Самое настоящее, живое.
Внезапно откуда-то сбоку доносится шум крыльев и у моих ног с уханьем опускается большая полярная сова. Я несмело вытягиваю вперед руку, и птица тут же вспархивает на нее, глядя в мои глаза своими, большими и умными (насколько умные глаза могут вообще быть у неразумных существ).
— Ты прилетела ко мне? — зачем-то спрашиваю я.
Едва не задев меня крылом по лицу, сова взлетает, и в ее ухании мне чудится голос, произносящий: «Следуй за голубой звездой». Отлично, а как я смогу разглядеть на небе эту голубую звезду, если и неба-то толком не видно? И потом, разве для этого не нужно хотя бы дождаться ночи? Все же я решаюсь идти в ту сторону, куда улетела сова, потому как других подсказок у меня попросту нет. Но все-таки, кто подослал эту птицу, если подослал вообще? Обещая самой себе ничему не удивляться в новом мире, я невольно начинаю поражаться таким вещам.
Сова быстро скрывается в снежной дали, и я, жалея, что в подземной лаборатории мне не приделали крыльев, бегу в том же направлении. И вокруг меня — никого. Я одна в этой бескрайней ледяной пустыне.
Но вот безмятежное безмолвие вокруг меня прерывает какой-то странный шум, явно не похожий на свист ветра. Этот шум, более всего напоминающий гул механического двигателя, звучит пока что издалека, и я испуганно оглядываюсь назад: уж не нацисты ли из Гауптштадта меня нагоняют? Но нет, вскоре мне удается разобрать, что шум доносится спереди, с той стороны, в которую я направляюсь. Я замираю в напряженном ожидании, вскидываю руку с пистолетом. Прятаться на этой бескрайней равнине негде, остается лишь надеяться, что мне удастся справиться с неизвестным противником. И вот на заснеженном горизонте показываются несколько темных точек. Внутри у меня все так и обрывается от страха. Вскоре, приглядевшись внимательней, я различаю довольно странного вида мобили с полозьями вместо колес, легко мчащие по снегу, и восседающих в них людей, укутанных в обрывки теплой одежды. Едущий впереди всех вздымает кверху какую-то странную палку и издает протяжный гортанный вопль, что разносится по равнине, перекрывая все остальные звуки.
С ужасом я понимаю, что стрелять по столь быстро движущимся мишеням бесполезно, да и вооружены они все штуковинами явно посильнее, чем мой пистолетик. Поэтому остается лишь один выход — бежать. Бежать как можно скорее. Разворачиваюсь и мчусь со всех ног прочь. Неважно куда, главное — не попасться этим страшным людям в лапы. Сердце отстукивает бешеный ритм, а ноги сами собой несут меня вперед, в неизведанную и бесконечную заснеженную даль, на горизонте которой не появляется ни намека на какое-нибудь укрытие.
Внезапно я представляю, как выгляжу со стороны, и от резких угловатых, словно набросанных карандашом движений мне становится смешно. Воздух с бульканием вырывается из легких, вибрируя на связках, и в боку тут же начинает колоть. Нет, смеяться нельзя. Так я могу и не убежать…
Преследователи на своих страшных машинах все ближе. Уже отчетливо слышу их крики на каком-то незнакомом языке, а мельком оглянувшись, вижу разгоряченное красное лицо главаря, его ощеренные в страшной ухмылке кривые зубы прыгают над спутанной бородой. «Мясо, мясо!» — различает мое внезапно настроившееся на чужую речь ухо, и теперь уже я не сомневаюсь, что они гонятся именно за мной.
Похоже, возможности созданного нацистскими учеными тела и вправду не безграничны, так как я чувствую резкую усталость, и понимаю, что дальше бежать уже не смогу. Но напрягаюсь из последних сил, надеясь увидеть впереди хоть небольшой холмик, хоть подобие человеческого жилища. Бесполезно. Вокруг лишь бескрайняя снежная равнина и ничего больше.
В отчаянии я останавливаюсь, разворачиваюсь и вскидываю руку с пистолетом. Может, удастся хоть подстрелить главаря, и остальные растеряются… В ту же секунду резкий толчок в грудь сбивает меня с ног, швыряет оземь, и ладонь помимо воли расстается с рукоятью оружия. Внутри жжет что-то непонятное, а по коже растекается какая-то липкая и теплая жижа.
«Кровь… Неужели… Меня ранили?..»
Молочно-белого оттенка хлопья, скрывающие небо надо мной, внезапно перекрываются красной пеленой. Краем ускользающего сознания я чувствую, как меня волокут за ногу, грузят в кузов снежного мобиля. Надо мной сквозь пелену тумана мелькают страшные, покрытые шрамами и уродливыми волдырями лица. Потом все звуки перекрывает шум мотора и, глядя в мерно покачивающееся сверху небо, я окончательно проваливаюсь в забытье…
***
Сквозь черную непроглядную пелену тумана перед глазами я все же различаю что-то белое, невесомое и покрытое перьями. Та самая сова… Только теперь я откуда-то знаю ее название — харфанг. Птица кружит перед моим взором, то появляясь, то исчезая, ее глаза горят в темноте словно два куска янтаря, а в мои уши с тихим шелестом врываются слова.
«Следуй за голубой звездой…»
«Исполни свое предназначение, Алиса…»
В промежутках между этими видениями надо мной мелькает закопченный и покрытый плесенью потолок и страшное лицо одного из людей на «снегоходах», что тащит меня уже по проходу в этом помещении. Затем резкий удар о твердый бетонный пол, противный скрежет двери — и я наконец прихожу в себя и, приподнявшись на локтях, осматриваюсь. Вокруг меня стены довольно тесной и низкой комнаты, похожей на тюремную камеру, с потолка которой капает вода, а в углах со зловещим писком копошатся гигантские крысы. В очередной раз радуясь тому, что создатели наделили меня способностью отменно видеть в темноте, я поднимаюсь на ноги и внимательно оглядываю мою невольную темницу. Убедившись в том, что сбежать отсюда кроме как через дверь невозможно, прислоняюсь к стене и разглядываю то место на теле, куда попал заряд из странной палки главаря «снегоходчиков». Удивительно, но и здесь способности моего тела оказались за гранью всех известных мне законов: хоть платье, в котором я бежала из Гауптштадта, и порвано, от раны в груди не осталось и следа: кожа ровная, без единого шрама, лишь засохшая на ней кровь напоминает о том, что в меня действительно стреляли.
Однако расслабляться еще рано, надо думать, как выбраться отсюда. Вряд ли эти люди привезли меня сюда с добрыми намерениями. Но, не успеваю я даже подумать над планом спасения, как в коридоре раздаются шаги, а секунду спустя в замке моей камеры гремит ключ. План возникает в секунду и, вжавшись в стену возле самой двери, я замираю. Дверь открывается, и в проеме со связкой ключей в одной руке и довольно жуткого вида плеткой в другой появляется один из тех парней, что привезли меня сюда. На нем длинная, перевязанная веревкой на поясе куртка из кожи (которая у древних народов Севера, как я внезапно вспоминаю, называлась «паркой») и высокие меховые сапоги. Хриплое дыхание, вырываясь из-под большого уродливого носа, превращается в облачко пара. Мужчина, не увидев меня в камере, начинает испуганно озираться, и в этот момент я, взлетев вверх по стене, со всей силы бью его обеими ногами в грудь. Ударившись о дверной косяк, он медленно сползает на пол и затихает. Я наклоняюсь над ним: похоже, жив, но без сознания. Тем лучше. Брать на себя грех убийством я пока еще не готова (похоже, слова, вычитанные в «Библии», еще не выветрились из моей головы).
Подобрав на всякий случай выпавшие из рук страшного человека ключи и плетку, я осторожно пробираюсь вперед по коридору, освещенному едва чадящими под потолком керосиновыми лампами. За углом слышатся голоса, и я, замерев, двигаюсь как можно тише. По правую сторону от меня находится дверной проем, за которым виднеются подвешенные за ноги к потолку и страшно изуродованные человеческие тела. Едва не вывернувшись наизнанку от отвращения, поскорее прохожу мимо. Впереди та самая дверь, из-за которой слышны голоса. Точнее, это уже просто неразборчивые звуки, напоминающие скорее звериный рык. Осторожно подкравшись совсем близко и выглянув из-за косяка, я вижу посреди комнаты длинный стол, за которым, с громким чавканьем обгладывая что-то подозрительно напоминающее человеческие конечности, сидят люди, что гнались за мной.