— Выпьем за Моцарта! — расплескивая коньяк, наполнила рюмки быстро опьяневшая Нонна. — Между прочим, Владимир Дмитрич, у меня хранится пленка, под которую вы…
— Ты! — ткнул себя пальцем в грудь Моцарт.
— Ладно, ты… Ты, Володя, оперировал моего Алешку.
— Тогда — за Фигаро! — опрокинул рюмку Моцарт и запел: — «Мальчик резвый, кудрявый…»
Женщины подхватили. На столе появился магнитофон. Курили, пили, подпевали, ели много и вкусно, изредка переходя на шепот — когда соседи сверху или снизу начинали стучать по отопительной батарее.
В половине пятого Вера помогла подруге добраться до дивана, на котором обычно спал ее десятилетний сын Алешка. Мальчик после операции аппендицита отпивался козьим молоком на даче.
— Поженились бы вы наконец, что ли? — заплетающимся языком призывала Нонна гостей. — Свадьбу хочу! В ресторане «Рус-отеля»!
— С медведями и генералом, — согласился Моцарт, уронив голову на грудь.
Единственным, что заботило его в эти минуты, было то, что после его смерти Констанца превратится в госпожу фон Ниссен…
Привычка спать мало, урывками, подняла Моцарта в десятом часу. Первая ночь свободы с лихвой окупила его страдания. О предшествовавших ей событиях он вспомнил мельком, как о приключении незначительном, и страданий-то, собственно, не повлекшем — так, лишь временные неудобства.
Сквозь штору пробивалось солнце, сладко спала Вера, с головой укрывшись шелковым покрывалом, по всей комнате была разбросана ее одежда.
Нонна оставила записку: «Молодежь! Все в холодильнике. Не забудьте запереть дверь». Чистота и порядок в комнате Алеши, политые цветы, голубенькие, подвязанные шелковыми ленточками занавески на кухне — от всего этого веяло женским, материнским, тем самым, чего так не хватало Моцарту. Все это было не из его безалаберной — из тихой, мирной жизни, именно этот порядок соответствовал желанному и подспудно искомому порядку в душе, найти который мешали характер, образ мыслей и сплошным потоком привходящие обстоятельства.
Он достал из холодильника бутылку водки, неизвестно откуда взявшуюся — вчера никакой водки не оставалось, это он помнил наверняка, как, впрочем, не было и баночного пива, и соленых огурчиков — не иначе Нонна успела смотаться на рынок.
«Вера — девчонка, — принялся рассуждать Моцарт, выпив за здоровье хозяйки. — А я — старик. А Нонна — совсем другое… Мудрее, домовитее. К тому же Моцарта любит. — По телу, тесня головную боль, расползалось приятное тепло. — Э!.. Да не из-за меня ли она вчера надралась?.. И эта уборка, и холодильник. Ну, не из-за Веры же?.. Раскусила, выходит, чего моей душе не хватает?.. Вот тебе, понимаешь, и «логика чувств»!»
Опустошив банку пива, он вернулся в спальню, нетронутую уборкой и потому походившую на рыночную площадь после омоновского налета. Вера, разметавшись, спала на смятой постели. «Топ-модель! — заключил Моцарт. — По части внешности, конечно, Нонка ей не чета».
Две женщины, две комнаты, две половинки мира, разные и прекрасные каждая по-своему. Две половинки Моцарта, как две половинки его жизни — в вечном настоящем и фантастическом прошлом, воплощенном в загадочной биографии и музыке Вольфганга Амадея.
Будить Веру он не стал, снова отправился в ванную и поливал себя из душа холодной водой, пока окончательно не пришел в норму. Оказалось, Нонна успела отутюжить его рубаху и брюки, о чем он собирался просить Веру, но, может быть, и хорошо, что не попросил, потому что она должна была сделать это сама, как сделала Нонна, тем самым укоротив невидимую ниточку, уже привязавшую его к ней.
О пережитых неприятностях напомнили носки и туфли Сухорукова.
«Вот запрусь тут с двумя бабами и никуда не пойду! Пить, есть, отсыпаться — с работы все равно выгнали, найду другую. Как говорил учитель, времена меняются, а людей резать нужно всегда и везде…»
Прикрыв дверь и примостившись на пуфике у полки с телефоном, он нехотя набрал ординаторскую.
— Алло!.. Это Першин. С кем я говорю?
— Владимир Дмитриевич?.. Это Лена. Боже, с вами все в порядке? — встревоженно затараторила молоденькая медсестра.
— А почему со мной должно быть что-то не в порядке? — насторожился Моцарт.
— Вы уже приехали?
— Откуда?
— Как?.. Зайцев сказал, вас направили в командировку… Несколько секунд он молчал, силясь сообразить, как бы
побольше выведать, не сболтнув при этом лишнего, чтобы не подвести главврача, очевидно, таким образом пытавшегося выгородить прогульщика перед персоналом.
— Да, со мной все в порядке. Зайцев у себя?
— Кажется… Позвать? Или вы перезвоните?..
— Нет, зачем же звать, я перезвоню. Кто там за меня, Леночка?
— Ночью Анатолий Ефремович дежурил, а сейчас Нина Васильевна.
— Ладно, спасибо…
Стоило ли звонить Зайцеву? А если стоило, то как разговаривать с ним — благодарить за выручку или рассказать правду?
«В зависимости от настроения!» — решил Моцарт и набрал номер.
— Алло?..
— Николай Борисыч?.. Першин на проводе.
— Моцарт?! — отчего-то обрадовался звонку главврач. — Как ты там?! Алло!.. Ты где?! — складывалось впечатление, что он на передовой во время артобстрела.
— Хм… известно где, — многозначительно ответил Моцарт, предоставив говорить патрону.
— Ясно, ясно, можешь не говорить!.. Слушай, у них там что, своих военмедов в Бурденко не хватает?.. Ты не обижайся, но я распорядился тебя не табелировать. Пусть Минобороны или Минздрав оплачивают, раз они мобилизовали тебя в срочном порядке. А мне пришлось четыре операции переносить!.. Ладно, что там у тебя?! Стреляют много?..
Моцарт почувствовал, как на лбу у него выступают капли пота и квартиру заволакивает пороховая гарь.
— Алло! Николай Борисыч! — в тон главврачу прокричал он. — Алло!.. Алло!.. Что-то связь ни к черту!.. — И нажал на рычаг, создавая иллюзию повреждения кабеля.
В прихожей появилась невыспавшаяся Вера в пеньюаре на голое тело.
— Привет. Всем наливают?
— Привет. — Докурив, Моцарт вернулся на кухню, достал из холодильника банку пива и протянул ей.
— Что-то случилось?
Говорить с нею о том, в чем еще до конца не разобрался сам, не хотелось.
— Эй! — Она присела на корточки, провела указательным пальцем у него перед глазами. — Эй, ты где?
— В Чечне, — серьезно ответил Моцарт и посмотрел ей в глаза. — Кто-то позвонил Зайцеву из Минздрава или из Минобороны и сообщил, что я откомандирован в район боевых действий.
— О-ля-ля! Час от часу веселей. — Вера села на табуретку, достала из пачки стомиллиметровую сигарету «Мальборо». Схваченные на лету проблемы она препарировала быстро и тщательно — не столько из небогатого журналистского опыта, сколько благодаря опыту своей прошлой жизни. В прошлой жизни Вера была волчицей.
— И что все это значит? — на белом высоком лбу ее проявилась складочка мысли.
Такой Вера нравилась Моцарту больше, но именно такой он ее почти не знал: разговоры на серьезные темы их отношениями не предусматривались.
— Насколько я могу судить, у этой банды хорошие связи. Хотя о причастности к ней кого-то из Минздрава нетрудно было догадаться: ассортимент медикаментов наводил на размышления.
— Человек, который на них работает, не хирург, — резонно заметила она. — Иначе на кой бы черт им понадобился ты.
«Или не такой хирург, — подумал про себя Моцарт. — Посмотрел бы я, как кто-нибудь другой проделал подобное!..»
— Или другого хирурга не оказалось рядом, — сказал он вслух.
— Пойдешь в МУР?
— А где я был раньше?
— Раньше ты пил водку у Нонны и занимался со мной любовью. Если в этом есть состав преступления…
— А тебе не кажется, — перебил ее Моцарт, — что я живу До тех пор, пока молчу?.. Если они обеспечили алиби моему отсутствию через Минздрав или Минобороны, то уж в МУРе-прокуратуре у них все схвачено и там меня давно поджидают!
Она помолчала, не найдя что возразить.
— Ладно, Вера. Забыли. Хватит об этом, хватит! — Он почувствовал раздражение от того, что не может скрыть от нее своей растерянности. — Я в самом деле ни черта не знаю, где был, кто эти люди. Дай мне немного денег на дорогу.