В момент задержания со стороны административного корпуса к проходной завода на большой скорости пронеслась автомашина «ауди». Выбив металлические ворота, она выехала на проезжую часть улицы и скрылась. Организовавшие преследование сотрудники ППС попали под обстрел, был открыт ответный огонь.
Во время преследования тяжело ранен лейтенант 3-го МОВО ЮЗАО К. Сташевич, погиб сотрудник ЧОП М. Тазитдинов.
Ведется активный розыск…
Всем, кому что-либо известно…»
— Зачем тебе это? — Вера сидела на подлокотнике кресла и жарко дышала ему в ухо.
— Здесь все? — спросил Моцарт.
Она глубоко вздохнула, выдвинула ящик стола и положила перед ним газету за пятнадцатое июня.
— Не обижайся. Просто не хотела тебя расстраивать…
Отчеркнутая синим фломастером заметка была напечатана в нижнем левом углу четвертой полосы мелким шрифтом:
«13 июня в 23.20 на Большой Полянке столкнулись два легковых автомобиля, в результате чего пострадали оба водителя, а также пассажир, находившийся в салоне «москвича». По звонку одного из очевидцев выехала 126-я специализированная травматологическая бригада, однако к месту аварии не прибыла.
На запросы диспетчера «скорая» не отвечала, объявленный по сигналу с Центрального диспетчерского пункта розыск результатов не дал.
В начале шестого утра автомобиль был поднят со дна Москвы-реки, куда он попал, врезавшись в ограждение Крымской набережной. Врач Дьяков С.В., медсестра Олейник А.С. и водитель Рагозин В.А. погибли. Все трое, по заключению экспертов, находились в состоянии алкогольного опьянения».
Не спросив разрешения, Моцарт сложил газету и сунул ее в карман. Пауза длилась долго — так долго, что оба успели выкурить по сигарете.
— Думаешь, их убили? — спросила Вера.
— А ты как думаешь? — не поднимая на нее глаз, сердито отозвался он.
— Что ты намерен предпринять?
— В первую очередь, доставить тебя домой. — Куда?
— Не к себе. Поехали! — Он решительно встал и вышел вон из комнаты.
11
Веру он высадил на Сретенке у самого подъезда. Уговоры остаться с ним до развязки, каковой бы она ни была, пресек с самого начала, пообещав звонить каждые полчаса как минимум — не столько чтобы избавиться от нее, сколько в обмен на обещание молчать: сейчас, потом, всю жизнь… Пожелай она — и он пообещал бы на ней жениться, и может быть, даже сделал это одним из своих многочисленных «да», «хорошо», «ладно», «согласен», но ни о чем таком не думал и не слышал ее слов, потому что за ним с самой стоянки увязалась «волга» и, следуя на близком расстоянии, в точности повторяла все его маневры, словно находившиеся в салоне умышленно давали себя засечь. Ему казалось, что «волгу» эту он уже видел — не то во дворе таинственной дачи, не то в собственном дворе или даже раньше, но где именно — припомнить не мог.
Покушение на жизнь выглядело куда гуманнее нервотрепки, не иначе имевшей целью свести всегда уравновешенного скептика Моцарта с ума. Поглядывая в зеркальце на каждом повороте, он боролся с соблазном остановиться где-нибудь посреди Бульварного кольца, выйти из машины, оставив небрежно распахнутой дверцу, и спросить, что им от него, черт возьми, нужно, и не делал этого лишь потому, что рядом сидела Вера. Когда же, насилу справившись с желанием сплюнуть после ее не к месту и не ко времени поцелуя, он проводил ее взглядом до подъезда, «волги» позади не оказалось. «У страха глаза велики», — решил было Моцарт и с полной ясностью осознал, что страх — тот самый, который он всегда считал чуждым и недостойным себя, — пронизал его насквозь, и жизнь его теперь вступает в новую полосу, окрашенную черным цветом животного страха.
Можно было подойти к ближайшему автомату и позвонить в ГУВД; можно было доехать до Петровки и рассказать о своей причастности к загадочному для милиции и одному ему из живущих на Земле известному происшествию со «скорой». Моцарту казалось, что Антонина сидит за его спиной и смотрит на него большими серыми глазами, какие по описанию и миниатюре Ланге были у Алоизии Вебер, и взгляд ее наполнен ожиданием и мольбой.
«ДОКТОР, У МЕНЯ ДВОЕ ДЕТЕЙ… МАЛЕНЬКИЕ. ПЯТЬ И ВОСЕМЬ…»
Если бы ей можно было помочь!..
Но на нерегулируемом перекрестке его пропустила машина, свернув, пошла следом; желтые глаза фар замаячили в зеркальце, и оборачиваться было уже ни к чему: поворот на Петровку мог стоить жизни.
Моцарт сбросил скорость, демонстрируя, что слежка его не смущает, и направился домой. Ему определенно навязывали какую-то игру и стрелять не торопились.
Во дворе было все как обычно, но даже если бы что-то вызывало подозрение, Моцарт с такой же подчеркнутой неторопливостью запер бы свой «фолькс», с тем же деловитым спокойствием извлек из багажника покупки и так же важно. вошел бы в подъезд, приветливо раскланявшись с незнакомыми старушками. Все было рассчитано по пути: сейчас он позвонит Вере, ровно через час свяжется с милицией (если за этот час ничего не произойдет), а потом запрется на все засовы и будет пить, пока его не остановят доблестные блюстители правопорядка.
К счастью, квартира пустовала. Оставив продукты на кухонном столе, он разулся и детально осмотрел комнату, но ничего, свидетельствовавшего о пребывании посторонних не нашел.
«А ведь за мною следят, — опять пронеслось в голове, давно понятое и наблюденное, но уже совсем с другим оттенком, будто сработала пружина мышеловки. — Следят!.. И если в моем доме побывает милиция, меня прикончат — как пить дать! Да и телефон могут прослушивать, даже прослушивают наверняка».
Моцарт плеснул в стакан коньяку, выпил. Напряжение не спало, а, наоборот, возросло, и волна страха накатила с новой силой. Осознав всю безысходность своего положения, он вдруг нашел отдушину в жалости к себе: здоровый и небесталанный мужик, повидавший на веку столько крови, что в ней можно было утонуть, вынужден сидеть взаперти, как загнанный зверь, в чужой квартире, и не с кем ему посоветоваться, и не у кого просить защиты, и бежать тоже некуда. Зависимость от каких-то безмозглых бандитов, неприкаянность, которой можно было избежать, начинали действовать на психику…
При всей своей грубости и непомерном властолюбии граф был умен, и не столько первые из упомянутых его качеств, сколько этот холодный, расчетливый ум владыки делал его опасным для придворного концертмейстера. Барский оклад в 150 гульденов не мог перекрыть высокомерные требования исправлений, уничижительные отзывы о сочинениях и скрипичной игре: талант нуждался в свободе. Меж тем круг замыкался — император Вольфганга не принял, и феерии Вены и Милана отныне становились для него благим воспоминанием…
Он позвонил Вере.
— Ты ходил?.. — спросила она осторожно, и осторожность, проявленная девчонкой, разозлила Моцарта.
— Я сделал все, что нужно, — отрезал он и поспешил свернуть разговор: — Спокойной ночи!
Час, запланированный на раздумье, иссяк. Оставалось либо действовать, либо скатываться в пропасть собственного ничтожества.
Моцарт разложил продукты по полкам холодильника, сварганил яичницу. Насыщенная пылкостью влюбленного ми-минорная соната казалась последним, что связывает его с прошлым.
Телефонную трель в этом прошлом он услышал не сразу.
— Алло! — схватил трубку Моцарт и убрал звук. За «алиби» он больше не опасался. — Я слушаю, говорите! — Слова чуть растягивались от выпитого на голодный желудок.
— Здравствуйте, Першин. — Голос этого человека, едва знакомый, к прошлому не относился. — Вы вняли моему совету не делать опрометчивых поступков? Похвально.
Наглое высокомерие в интонациях Графа подчеркивало ничтожность Моцарта.
— Я не нуждаюсь в ваших похвалах!
— Но вы нуждались в моих деньгах, верно?
— Зачем вы убили этих людей? Они спасли вашу жизнь.