— Врачи тоже бывают эгоистами и алкоголиками, — не стал вступать в пререкания Першин. — Спасибо вам за приют. Я уезжаю. Не держите зла. Когда вокруг много злых людей, трудно сосредоточиться на добре.
Он вернулся в комнату, осмотрел шкаф и полки на предмет забытых вещей. Потом присел «на дорожку» и горько пожалел о том единственном дне, которого не хватило, чтобы изменить жизнь.
До Москвы он добрался лишь в три часа. Масличкина летела этим же самолетом, сидела в трех рядах впереди, и перед глазами Першина то и дело мелькала ее немыслимая апельсиновая прическа. За два часа лета Першин основательно выспался, раздражение ушло, Москва не казалась ни чужой, ни своей — просто пункт назначения, словно бы он был не живым человеком, а чемоданом. Такое самочувствие Першину даже нравилось: чемодан, в котором нет места для эмоций.
Госпожу Масличкину встречал супруг Виктор Петрович. На голову ниже супруги, худой и тщедушный человек неопределенного возраста с лицом язвенника или аскета поневоле, Масличкин подхватил дырчатый фанерный ящик с фруктами и большой кожаный чемодан на колесах и поволок все это к выходу из аэровокзала с такой проворностью, что тумба-жена едва поспевала за ним.
Першин плелся в десятке метров позади и раздумывал, не подвезти ли их на машине, и уже было склонился к тому, что это стоит сделать — авось появятся в его московской жизни новые знакомые, к тому же не чуждые музыке: покойная дочь их подавала надежды и даже участвовала в конкурсе юных дарований. Но Масличкины уверенно направились к большой черной машине — кажется, это был «форд» последней модели. Он стоял у самого входа в вокзал, потеснив такси и все другие машины, как будто был самым главным на запруженной донельзя площади.
В следующее мгновение произошло то, что заставило Першина отпрянуть, резко изменить направление и, сделав вид, что он высматривает кого-то в темном витринном стекле, продолжить наблюдение за посадкой четы в машину.
Из салона навстречу пассажирам вышел человек лет сорока пяти на вид, высокого роста и военной выправки, в легкой бежевой курточке поверх футболки. Куртка в такую жару могла понадобиться разве чтобы скрыть под ней кобуру с пистолетом. Но внимание Першина привлекло не это: высокий человек был одним из тех, кого он видел на даче в окружении Графа!
Он осторожно повернулся, проследил за тем, как Масличкины исчезают в красном зеве необъятного салона, как, захлопнув дверцу за ними, Высокий нырнул в передний отсек и машина сорвалась с места. Да, это был тот самый, что оставался за старшего, пока Граф лежал после операции без сознания. Всякий раз, когда Першину было что-нибудь нужно, он имел дело именно с ним, и никакой ошибки тут быть не могло. Першин так растерялся, что даже не сообразил запомнить номер. Потом, наконец опомнившись, стремглав побежал к платной автостоянке, но спешка была уже ни к чему: роскошный «форд» безнадежно растворился в железном потоке.
«Что общего у родителей скрипачки с бандитами?.. Может быть, их подстерегает опасность, а они не знают об этом?..» — задавал себе Першин вопросы, теряясь в догадках.
Машина его оказалась на приколе: правый передний скат был спущен. Было это чьим-то умыслом или случайностью, но провозиться с установкой запаски пришлось минут сорок, прежде чем он, расплатившись за стоянку, выехал на Внуковское шоссе.
15
Квартира в Глазовском никогда еще не казалась ему такой неуютной. В холодильнике оставались в вакуумной упаковке сыр и бутылка армянского коньяка, но о еде не хотелось даже думать. Он позвонил Нонне, но трубку никто не снял. В редакции ответили, что Вера не появлялась. Першин выждал еще некоторое время, потом все же позвонил ей домой.
— Она здесь больше не живет, — ответил один из братьев.
— А где она живет?
— Она нам не сообщила. А кто ее спрашивает?
— Моцарт.
— Кто?.. Какой еще…
— Иоганн Христозом Вольфганг Теофиль Амадей, — ответил Першин и отключился.
Приняв душ и переодевшись, он все же выпил сладкого чая с сыром и отправился в больницу. По пути купил «МК», «Мегаполис-экспресс», бюллетень по обмену жилплощади и еще несколько газет и рекламных листков, обещавших выгодно «сдать-снять» квартиры.
В больнице его не ждали, особой радости по случаю его возвращения никто не выказал. Разве что операционная сестра Леночка Очарес «охами» и «ахами» восторгалась его загаром. Бронзовый Першин среди бледных, под цвет халатов, коллег и больных чувствовал себя неловко.
Зайцев уже ушел домой. Взяв в ординаторской ключ от его кабинета, Першин уединился и позвонил однокашнику.
— Привет, пропащий! Если в течение часа ты явишься ко мне, мы успеем в «Арагви» на юбилей. Обещаю море водки и общество симпатичных дам!» — однокашник явно был уже навеселе, и это нарушало планы Першина.
— Спасибо, Савва, сегодня я уже приглашен. Когда тебе позвонить по делу?
— Извини, брат, по делу лучше завтра. Если оно не срочное, конечно.
— До завтра терпит, пока!..
Проклятый юбилей сводил на нет весь остаток дня. Клиника, где работал Савва Нифонтов, находилась в Больничном переулке, и если бы удалось туда устроиться, то и квартиру нужно было бы искать поблизости — где-нибудь в районе Рижского или ВДНХ. Теперь же звонки по объявлениям откладывались. Першин позвонил в комиссионный автомагазин на Варшавку, но звонок ничего не дал — там предстояло побывать.
Шахову он нашел в девятой палате. Дождавшись в коридоре окончания осмотра послеоперационной больной, отозвал ее на лестничную площадку и угостил сигаретой.
— Нина Васильевна, я опять по поводу Масличкиной…
— А, это которая суицид?
— Ну да. Вы присутствовали в момент смерти?
— Вас интересует клиническая картина?
— Если можно.
— Сдавление, необратимые изменения в стволе. Как следствие — паралич сердца.
— Но рентгенография в обеих проекциях обнадеживала, несмотря на закрытую травму? Некоторое сдавление и ушиб с легким повреждением мягких тканей.
— А причина сдавления?.. Вы не учитываете эпидуральной гематомы.
— Но в цереброспинальной жидкости не было примесей, я смотрел заключение лаборатории!
— Все очень относительно.
— Что значит — относительно? И обломков не было!
— Compressio cerebri за счет увеличения объема мозга вследствие травматического отека при массивных ушибах, — уверенно сказала Шахова. — Может, стоит поговорить с патологоанатомом? Гистопатологические изменения в заключении должны быть. А что вас интересует?
Першин нервно отщелкнул сигарету, но в урну не попал, пришлось спуститься на пролет по ступенькам.
— Интересует, почему она умерла, — негромко, точно себе самому, сказал он, наклонившись за окурком. — Если бы еще грудная клетка!.. Но мы ведь с нейрохирургом в вашем присутствии не обнаружили некротизированных тканей и решили не трепанировать!
— Владимир Дмитриевич, девочка упала с шестого этажа на асфальт. Меня больше занимает, отчего она не умерла на месте. Не мучайте себя понапрасну, мы сделали все.
— Вы — да, я — нет. Зачем ей было падать с балкона?
— То есть?.. Не понимаю…
Он взял ее под локоть и повел в направлении ординаторской по коридору, точно собирался с духом перед тем, как сообщить нечто важное. Окончательно сбитая с толку Шахова замедлила шаг, то и дело бросая на не, го встревоженные взгляды.
— Операция была паллиативной, ее доставили под капельницей, — первой заговорила она, точно ища оправдания.
— Да нет, нет, это я помню… Жаль девочку, — вздохнул Першин, решив все-таки не посвящать ее в свои подозрения. — Из хорошей, обеспеченной семьи. Талантливая скрипачка. Говорят, подавала большие надежды.
Шахова, бывшая дважды свидетельницей смерти его пациентов, знала, что оба случая были решительно безнадежны. Разделяя мнение о нем как о враче от Бога, она догадывалась, что беспокойство Першина вызвано не профессиональными сомнениями, а скорее повышенным честолюбием, жаждой самореабилитации: операцию он провел блестяще, и упрекать его никому бы не пришло в голову.
— Я понимаю, доктор Моцарт, — не без умысла назвала его Шахова по прозвищу, — но, ей-Богу, не нужно убиваться — поберегите нервы для живых. Девочку не вернуть, как это ни печально.