«Ной»… Почему «Ной»?.. При чем тут «Ной», если Алоизия работала в «Спецтрансе»? Это что, одно и то же? На кой ляд в дом притащили венок от этого «Ноя»?.. Что-то знакомое… Да, да — «Ной»! — это предприятие, на котором работает Масличкин, об этом есть в его визитной карточке. Но на ленте венка не выражена скорбь «любящих Масличкиных» или что-то в этом роде. Там написано: «… от акционеров «Ноя». Значит, Алоизия была не просто знакомой Масличкиных, а связана с Виктором Петровичем по работе? И не просто с ним лично, а с его предприятием? Либо акционерное общество «Спецтранс» и предприятие «Ной» — составные части единого целого, либо Алоизия работала и в «Ное» тоже?.. Что же делает там Высокий и как был связан с Алоизией он? Не от нее ли, подобно Масличкиным, узнал Высокий о хирурге Першине?.. Но точно так же можно предположить, что с нею был знаком Граф?..»
Теперь Алоизии не было в живых. Першин подозревается в ее убийстве и отпущен на волю под залог. Он еще не знал, да и не мог знать, имел ли Граф отношение к этому убийству, но и он, и Высокий скрывались от властей, убивали свидетелей — всех, кто мог их опознать: Антонину, Авдеича, Дьякова, были заинтересованы в ликвидации Ковалева. Не тронули только его — Першина; более того — щедро оплатили ему… что?., зачем?.. Хотели подставить его, использовать в роли убийцы? Какой-то Епифанов из Министерства обороны обеспечил ему алиби на время отсутствия (Першин с самого начала был уверен, что никакого Епифанова там нет); профессор Милованов из военного госпиталя присутствовал на операции Ковалева, а ЦВГ Бурденко — в ведении Минобороны… Что, интересно, производит этот «Спецтранс»? Танки?.. А «Ной» — ковчеги?..
Все это бесконечное количество раз прокручивалось в голове Першина, и с каждым новым фактом он приходил к уверенности, что факты эти отнюдь не случайны, факты вообще не могут быть случайными, потому что факт — это факт, маленькая частичка реальности, и самым значимым для него сегодня было знакомство Масличкина с Высоким, а самоубийство семнадцатилетней Кати — самым загадочным и непонятным. Несмотря на роковое стечение обстоятельств и смятение свободолюбивой души, Першину вполне хватало трезвости ума, чтобы допустить отсутствие связи между всеми этими фактами и событиями, но что-то упорно подталкивало его к выводу о закономерности своего попадания в этот порочный круг; вполне возможно, что Андрей Малышевский, находившийся с Алоизией в доверительной переписке, был посвящен и даже вхож в него…
Так или иначе, единственным после кончины Алоизии, кто мог бы внести ясность в происходящее в этом кругу, оставался Масличкин, но он сторонился Першина и, похоже, опасался его, был скрытен и вовсе не прост — из тех, кто душу держит под замком и к кому подъехать на хромой кобыле наверняка не удастся, как и взять за глотку, коль скоро его сопровождает лицо из графского окружения.
Круг этот сужался и сужался, кольцом голодной анаконды сдавливая Першину горло, и он все больше и больше ощущал удушье, и время бежало все быстрее и быстрее. Не то ли самое время продолжало бег, что было отпущено ему на размышление в захваченной «скорой»?..
На проспекте Мира он купил пару литровых банок пива «FAX» и самую настоящую воблу: в студенчестве Савва Нифонтов был заядлым посетителем пивбаров. Пристрастие к «жидкому хлебу» едва не стоило ему студенческого билета, но не помешало впоследствии стать профессором.
— Никак сам Моцарт решил почтить мою клинику своим визитом! — выкатил Савва навстречу однокашнику все полтора центнера своего веса. Судя по его красным глазам, банкет в «Арагви» удался на славу.
— Привет, Савва, — сунул ему в руку Першин пакет с пивным набором.
— Вот за это поклон, — растрогался Нифонтов. — Это лучше ста долларов, которые мне положили сегодня на стол за осмотр.
— С богатенькими якшаешься?
— Бедные в частные клиники не обращаются.
Несмотря на вес, Нифонтов проворно поднялся по лестнице на третий этаж, успев поведать о последних звонках общих знакомых, большинство из которых Першин забыл, раскланяться с десятком коллег, подписать отчеты в приемной и поинтересоваться самочувствием у встреченных больных.
Обставленный с шиком кабинет явно нуждался в ремонте. В последний раз Першин был здесь полгода назад, но с тех пор ничего не изменилось.
— Значит, созрел? — опустошив полбанки пива одним глотком и отдышавшись, спросил Савва.
— Похоже, — робко признался Першин. — Только не думай, что меня опять турнули. Скажу тебе со всей определенностью: я сам не знаю, чего хочу.
Нифонтов захохотал, взвизгивая и хлопая воблой по полированной крышке стола:
— Вот это конкретно!.. Ценю!.. Что ж, Вова, я знаю, чего ты хочешь. Простора и независимости! Все этого хотят. Но кто-то боится, а кому-то не дают. А я тебе дам. Ей-Богу, дам!.. Простор мы будем понимать как творческую фантазию, а независимость — как деньги, да?
— Спасибо, — не разделил его веселья Першин. — Денег у меня навалом. Правда, творчество в стадии угасания, но его я как раз не ищу.
— А чего же?
— Покоя, Савва, покоя.
Нифонтов снова засмеялся:
— Да, не лермонтовский парус! Цену набиваешь?
— Зачем?
— Тогда ты не там ищешь.
— Значит, не там. Мне к проколам не привыкать.
Нифонтов отложил воблу и, тяжело оперевшись на кулаки, наклонился к нему:
— Завотделением пойдешь? Да или нет?
Пахнуло хорошим коньяком.
— Нет.
— А если подумать?
— Хирургом пойду.
Савва вздохнул, откупорил вторую банку и протянул гостю.
— Спасибо, это тебе, — отказался Першин.
— Оперируешь?
— Просто завязал на время. Устал.
— Это я вижу, — сказал Савва, сосредоточившись на разделке рыбы.
— Я так понял, тебе надо отделение свалить? — догадался Першин.
— Ты правильно понял. Только «свалить» — мягко сказано. Три тысячи баксов за эту «свалку». Неплохо?
— Я пойду за триста тысяч рядовым хирургом.
— Иди, — повел Нифонтов округлыми плечами. — Халат в шкафу. Только какой смысл в перемене мест слагаемых?
— Это я уже слышал. Сколько у меня времени?
Нифонтов отхлебнул пива, доел икру.
— Нет у тебя времени, Моцарт, — вынес вердикт тоном судьи. — Надорвался ты. Страх перед столом от себя не скроешь. В душу я к тебе не загляну, конечно, но ты поспеши разобраться-то, поспеши.
— Философствуешь на досуге?
— Меня ты обманешь, а не обманешь — я тебе подыграю по-дружески.
— Я к тебе не на исповедь пришел.
— Тогда не темни.
Першин помолчал, обдумывая, как бы задать вопрос так, чтобы не последовало встречного, но потом решил не терять времени на экивоки:
— Ты по морфологической картине шизофрению определить можешь?
Брови нейрохирурга поползли вверх, перестраиваться на деловой лад наскоком он не любил.
— А что? У тебя «летальный»?
Першин кивнул.
— Не всегда. Гипертоксическую могу, и то бывают исключения.
— В каких случаях?
— При общем патоморфозе. Или лекарственном. Только зачем тебе версии, построенные на уникальном диагнозе?
— Девочку ко мне привезли. Бросилась с балкона безо всяких видимых на то причин.
— На учете состояла?
— По карте — нет.
— Сколько ей?
— Семнадцать.
— А с чего ты взял, что у нее шизофрения?
Першин помолчал, пожал плечами.
— Не знаю, — не стал вдаваться в подробности. — Гиперемия мягких оболочек, точечные кровоизлияния. В детстве — катаральная стафилококковая бронхопневмония.
— Ну, брат, это не показатель. Острые инфекции способны вызывать приступы болезни, которая уже существует. Наследственность нужно смотреть.
— Я слышал ее музыку.
— Не понял?
— У таких людей не возникает дурных мыслей: все свои фантазии они реализовывают в звуках.
— Спасибо, — отодвинул банку Нифонтов, — удружил. Врезали вчера под завязку, думал на работу не идти. Третьего дня в «Арагви» начал — до сих пор не просохну. Тебя звал — ты сам не пошел. С утра япошки на предмет поставок медтехники пожаловали — аж из самого Токио, неудобно… — Грустный взгляд Першина вернул его к разговору: — Зачем тебе все это?