— Полагаю, что никто из нас на самом деле этого не заметил. Тео всегда был сам по себе. Мы просто позволяем ему делать свое дело.
— Мы? Мы? Только не говори мне, что он тебе нравится, — я не могу скрыть недоверия в своем голосе.
Лани смеется.
— Конечно, нравится. Он не так уж плох, когда узнаешь его поближе.
— Он кажется мне довольно неустойчивым.
Я должна быть осторожна с тем, что говорю. Я скомпрометирую себя, если сделаю свою ненависть к Тео Мерчанту слишком очевидной. Когда однажды утром он начнет захлебываться кровью, потому что я отравила его овсянку, мне не нужно, чтобы кто-то показывал на меня пальцем.
— Неустойчивый? — спрашивает Лани. — Что ты имеешь в виду?
— Он пихнул Себастьяна в шкафчик и пытался задушить его три дня назад, — беззаботно говорю я. — А перед этим ударил Каллума Фэрли в челюсть. Ты не могла забыть. Ты стояла рядом со мной, когда это случилось. Я бы вряд ли назвала это действиями человека, владеющего собой.
Эти два отдельных события произошли в коридоре, между занятиями, прямо у меня на глазах. Я как всегда тихо кипела, чувствуя себя комфортно в своей ненависти к Тео, злясь, что он был там, прямо передо мной, а потом БУМ! Себастьян что-то пробормотал, и Тео набросился на него, размахивая кулаками. То же самое произошло и с Каллумом.
Звонкий смех Лани снова наполняет воздух. Девушка откидывается назад, ложится на траву, закидывает руки за голову, используя их как подушку.
— Во-первых, Себастьян — мудак. Он регулярно доводит даже своих лучших друзей до насилия, вот пример. Мы все хотели причинить ему боль в тот или иной момент. Каллум... — вздыхает Лани. — Каллум сказал что-то действительно дерьмовое, чего ему не следовало делать.
Похоже, Лани знает, что сказал Каллум, чтобы вызвать такую поразительную реакцию у Тео, но будь я проклята, если спрошу ее о деталях. Я не могу придумать, что сказать, поэтому просто сижу и некоторое время смотрю на клочок травы. Я узнала, что Ноэлани не любит долгого молчания, так что вскоре она заполняет пустоту.
— Думаю, раньше он никогда не был таким... замкнутым, — говорит она. — Тео. Некоторое время назад он попал в аварию. Несчастный случай. После этого парень изменился. Теперь, полагаю, он предпочитает свою собственную компанию. Многие девушки здесь надеются, что скоро он выйдет из своей раковины и проявит некоторый интерес к одной из них.
Я точно знаю, о каком несчастном случае говорит Лани. Удивительно ли, что Тео изменился после той ночи? После смерти Рейчел? Может быть. Я имею в виду, возможно, даже злые ублюдки, которые становятся причиной смерти девочек-подростков, иногда испытывают угрызения совести. Но я этого не говорю. Вместо этого ловлю себя на том, что зацикливаюсь на ее последнем заявлении.
— Дай угадаю. Бет Джонсон в первых рядах.
— Да. Бет всегда была неравнодушна к Тео. Она преследовала его на протяжении всего первого и второго года.
— А на третьем одумалась?
— Ха, нет! Его прибрали к рукам в прошлом году. Бет это не очень понравилось, но она держалась на расстоянии. Полагаю, не хотела показаться слишком отчаянной.
— Прибрали к рукам? Он с кем-то встречался? — Не знаю, почему это звучит так нелепо. Парень хорошо выглядит. Вполне логично, что он с кем-то встречался.
Ноэлани делает странное лицо.
— Да. Но она... девушка, с которой он был... она... думаю, она умерла.
— Думаешь, что она умерла? — От моих слов разливается кислота. Меня убивает мысль, что эти люди знают о Рейчел. Безмерно больно от того, что они знали о ее существовании, знают, что Тео попал в «несчастный случай», и что они до сих пор каждый день обращаются с ним, как с каким-то богом. Это оскорбление памяти Рейчел.
Выражение лица Ноэлани смягчается — как будто она очень тщательно сдерживает свою реакцию на мой вопрос.
— Она действительно умерла, — говорит она. — Это было действительно грустно. Нам всем очень нравилась Рейчел. В некоторые дни... кажется, будто она все еще здесь. Я пытаюсь забыть, что она мертва, понимаешь? Это... это действительно чертовски больно.
Девушка судорожно сглатывает. Эмоции в ее голосе пробуждают что-то глубоко внутри меня, что заставляет меня хотеть причинить ей такую боль, как сейчас больно мне.
Рейчел никогда не упоминала при мне Ноэлани. Она никогда не говорила ни о ком из учеников здесь, в «Туссене». Насколько мне было известно, ей здесь было смертельно скучно, и Рэйч не могла дождаться, когда выберется. Я понятия не имела, что у нее были такие отношения с Тео. Что они на самом деле встречаются. Она даже никогда не упоминала его имени. От мысли, что все эти люди знали эту часть ее жизни лучше, чем я, меня тошнит.
Ноэлани позволяет еще одной паузе затянуться между нами, но в конце концов говорит:
— В любом случае. Хватит о Тео. Мне нужно попасть в библиотеку, чтобы закончить свой научный отчет, или я пропущу свое окно, чтобы добраться до учебников. Хочешь пойти со мной?
Я обдумываю ее предложение: сидеть в старой душной библиотеке «Туссена», с тяжестью еще более глубокой, более гнетущей тишины, притворяясь, что учусь. Нет, я просто не могу этого сделать.
— Нет, ты иди. Я закончила свой отчет. Мне так надоело сидеть взаперти внутри. Думаю, свежий воздух пойдет мне на пользу.
— Хорошо. Уверена?
— Да. Увидимся за ужином. И мы можем позаниматься вместе сегодня вечером какое-то время.
— Хорошо, — Лани собирает свои вещи и направляется к главному зданию.
Я смотрю ей вслед, задаваясь вопросом, не совершаю ли я ошибку, не идя с ней, но сегодня действительно прекрасный день. Прошла целая жизнь, с тех пор как я видела солнце, и неожиданное тепло дня в конце года заставляет меня почувствовать себя вялой и расслабленной, как будто мои мышцы тают на моих костях.
Сняв легкий свитер, который надела сегодня утром, я скомкала его, засовывая под голову. Мы с Рейчел обычно делали это на наших летних каникулах: лежали на солнышке, рассказывали друг другу истории и анекдоты, пока не пьянели от жары и головокружения от смеха, и не вырубались.
Некоторое время спустя я вздрагиваю и просыпаюсь, дрожа от прохладного ветерка, который пробегает по моей коже. Солнце зашло. Мои руки и ноги покрылись мурашками, а трава, которая раньше была теплой и мягкой, теперь кажется влажной и липкой. Моргая от скопления облаков, которые собрались, пока я спала, понимаю, что, похоже, вот-вот пойдет дождь.
Что ж, это продолжалось недолго.
Я борюсь с волной головокружения, когда поднимаюсь, и у меня чуть не случается гребаный сердечный приступ, когда понимаю, что Тео сидит по-индейски на траве в нескольких футах от меня. Его потрепанный блокнот лежит на одном из его колен. Парень лениво вертит ручку в правой руке, глядя вдаль, вниз по склону в сторону долины, где состоялась вечеринка «Первой ночи».
— Господи. Ради всего святого. Какого черта ты делаешь?
— Сижу, — отвечает он, не глядя на меня.
— Это я вижу. Какого хрена ты сидишь так близко ко мне?
— Ты выглядела замерзшей, — Тео кивает на мои ноги, которые прикрыты простой черной толстовкой.
Я срываю её с себя и бросаю ему.
— Мне не нужно, чтобы ты совершал случайные добрые поступки ради меня, придурок.
— Ладно. Тогда подхвати гребаную пневмонию. Посмотрим, волнует ли меня это.
Парень берет толстовку, блокнот и ручку и встает, собираясь уйти, но мой тупой рот открывается прежде, чем я успеваю заткнуть себя.
— Ты действительно думаешь, что прикрытие моих ног, пока я сплю, имеет какое-то значение для того, что ты сделал?
Такой ничтожный поступок. Если он думает, что, следуя за мной повсюду и совершая подобные мелкие поступки, я смогу его простить, то пусть подумает еще раз.
Тео останавливается. Оборачивается.
— Я не пытался заслужить твое прощение, Восс.
— Что тогда? Тебе просто нравится тыкать медведя или что-то в этом роде? Хочешь почувствовать, как сильно я тебя ненавижу? Как сильно я, блять, презираю тебя? Да?
Тео одаривает меня ровной, холодной улыбкой.
— Мне насрать, если ты меня ненавидишь. Продолжай.