— Какого рода шанс? Сколько? Мне нужны цифры.
Мускулы на челюсти Тео работают сверхурочно.
— Не так просто определить его в цифрах.
— Но он маленький, не так ли? Крохотный шанс, что ко мне вернутся все мои воспоминания?
Парень смотрит вниз на свои ноги, скрещивая руки на груди.
— Да, — неохотно признает он.
— А операция? Каковы мои шансы, если мне сделают операцию?
— Ты не можешь основывать подобное решение на том, какой вариант имеет наименьшие дерьмовые шансы, Соррелл. Они оба плохие варианты, но один из них может оставить тебя чертовски мертвой.
— Они оба могут оставить меня мертвой, — выдавливаю я. — Ты не думаешь, что это то, что я чувствую? Эта постоянная неопределенность? Мысль о том, что я могу заснуть и проснуться завтра утром совершенно другим гребаным человеком? Тебе не кажется, что это было бы похоже на смерть для этой версии меня?
— Это не то же самое, и ты это знаешь.
— Хочешь иметь дело с другой Кэтрин? Или кем-то еще хуже? А если я превращусь в законченного гребаного психопата?
— Это очень маловероятно.
— ПРОСТО СКАЖИ МНЕ, КАКОВЫ МОИ ШАНСЫ, ТЕО!
Парень поднимает взгляд, чтобы встретиться с моими глазами, и я вижу в нем целый мир боли. Он выглядит невероятно измученным, когда говорит:
— Двадцать семь процентов. Есть двадцать семь процентов вероятности, что, если ты переживешь операцию, к тебе вернутся воспоминания.
— Двадцать семь процентов — это неплохо.
— Ты не слушаешь. Если ты переживешь операцию. Есть шанс пятьдесят на пятьдесят, что ты умрешь на операционном столе. Пятьдесят на пятьдесят. В лучшем случае это гребаный бросок монеты. Неэтично даже предлагать операцию...
— Мне нравятся такие шансы. — Даже когда я говорю это, страх пробирается в мой разум, потрясая меня до глубины души. Это ужасные шансы. В них вообще нет ничего такого, что могло бы понравиться. Тем не менее… — Разве это не стоит риска? Чтобы вернуть все обратно? Чтобы вернуть меня?
Я знаю, что этот вопрос задевает его за живое. Тео свирепо смотрит на меня, гнев клокочет в нем, его глаза полны гнева.
— Я потерял тебя из-за Амелии. Потерял ее из-за Кэтрин. Я потерял Рейчел из-за тебя. Я не могу потерять тебя, потому что ты, блять, умрешь.
— Ты не можешь быть уверен, что я умру!
— Черт возьми, Соррелл, я знаю это!
— Как?
— Потому что это то, что случилось с Генри! — рычит он.
26
СОРРЕЛЛ
«Центр неврологических исследований имени Генри Декоски».
Я смотрю на медную табличку на стене величественного кирпичного здания, и к горлу подступает желчь.
— Когда они сменили название? — тихо спрашиваю я, поворачиваясь к Тео.
После трех дней ожесточенных споров он согласился лететь со мной в Лос-Анджелес при условии, что это будет только ознакомительная поездка, где я буду задавать вопросы и собирать больше информации. Тео проводит языком по зубам, тоже изучая табличку.
— Думаю, пару месяцев назад. Его отец-политик пожертвовал много денег больнице, пока Генри был здесь пациентом. Я уверен, что они переименовали это место, чтобы подбодрить его. Понятно, что он был расстроен, когда умер его сын.
Я знаю это здание. Узнала его в ту же секунду, как машина такси въехала на стоянку. Но, конечно, я знаю его как «Фалькон-хаус».
Тео кладет руку мне на плечи, притягивая меня в объятия.
— Уверена, что хочешь этого? — шепчет он мне в волосы. — Еще не слишком поздно. Мы всегда можем вернуться.
Я качаю головой. Уже слишком поздно возвращаться. Я больше не могу убегать. Знать правду — это одно, но попробуйте втолковать это моему мозгу. Я все еще живу в мире, где я убеждена, что Рейчел была реальным человеком. Отдельным человеком. У меня все еще есть все эти воспоминания об ужасном детстве, которые не имеют никакого смысла, в то время как у меня нет абсолютно никаких воспоминаний о моих настоящих матери и отце, которые глубоко любили меня и заботились обо мне. Я больше не хочу жить во лжи. Я хочу вернуть свою жизнь, каждую ее деталь в четком фокусе.
Сделав глубокий вдох, я отстраняюсь от объятий Тео. Я все еще так зла на него за то, что он скрыл это от меня, но понимаю, почему он ничего не сказал. Я знаю, как это страшно для него. Также знаю, чего ему стоило вернуться сюда со мной. Это место таит в себе невообразимые кошмары для него — я уже дважды чуть не умерла здесь, и оба раза это случалось, когда он сидел рядом со мной. Наверное, с моей стороны было несправедливо просить его приехать, но я слаба, и он мне нужен. Перспектива приехать сюда в одиночку, без его поддержки, чуть не разорвала меня надвое.
— Соррелл! Боже мой, какой сюрприз!
Я поднимаю взгляд, и на глаза наворачиваются слезы. Гейнор стоит в раздвижных стеклянных дверях, ее тушь, как всегда, слиплась и размазалась. Сегодня утром на ней бледно-голубая медицинская форма. У меня такое чувство, что она всегда ее носила, только я почему-то не обращала внимания. Огромный вязаный кардиган цвета овсянки, который она надела поверх халата медсестры, весь в дырах, рукава слишком длинные.
— Классный кардиган, — я сдерживаю смех.
— Спасибо. Я сама его связала.
— В самом деле? Никогда бы не подумала.
— Хорошо. Рада видеть, что ты не утратила свой острый язычок, — Гейнор обнимает меня, и ее объятия так успокаивают, что я чуть не срываюсь на рыдания. Женщина улыбается мне, беря в ладони мое лицо и проводя большими пальцами по моим щекам, глядя на меня с тем, что можно назвать только материнской любовью. — Я очень рада видеть тебя, милая. И тебя... — выражение ее лица становится еще мягче, когда она поворачивается к Тео. — Это подарок — снова увидеть тебя, дорогой мальчик.
— Ух ты. Кто тебе здесь больше нравится, я или он? — я вытираю нос тыльной стороной ладони, чтобы скрыть тот факт, что я шмыгаю носом.
— О, определенно он, — говорит Гейнор мне, заговорщически подмигивая. — Я говорила тебе, что он красивый, не так ли? Будь я на двадцать лет моложе...
— У Соррелл определенно была бы конкуренция, — Тео заключает ее в объятия.
Я притворяюсь обиженной, но втайне наслаждаюсь тем, как мило он ведет себя рядом с ней. Когда мы заходим внутрь, мне приходит в голову, что Тео знает Гейнор гораздо лучше, чем я. Они провели много времени вместе после несчастного случая, когда моя жизнь висела на волоске. Должно быть, она утешала его, когда ему было тяжело. Должно быть, пыталась сделать ситуацию для него более управляемой.
Внутри «Фалькон-хаус»… вернее Центра Генри Декоски, совсем не так, как я помню. В воздухе витает слабый запах отбеливателя. Все стерильно, бело и необычно. Мое сердце замирает, когда мы проходим мимо открытой двери, и я вижу огромное открытое пространство с другой стороны. Тренажерный зал. Тренировочный зал, если быть точной. Это место, где я так усердно тренировалась перед отъездом в «Туссен». На маленькой металлической табличке, прикрепленной к двери, написано «ФИЗИОТЕРАПИЯ».
— Ах, да. Старая добрая камера пыток, — говорит Гейнор. — Ты там надрывала свою задницу.
Позади Гейнор появляется еще одно знакомое лицо, направляющееся к нам по коридору, и у меня сжимается в груди. Это Рут.
— О, хорошо. Соррелл. Ты сделала это, — она одаривает меня короткой профессиональной улыбкой.
Рут не носит халат медсестры. На ней сшитая на заказ белая рубашка на пуговицах и голубовато-серые брюки от костюма, а поверх отглаженный белый лабораторный халат с вышитым на кармане именем: «Доктор Рут Брайтон» и логотипом центра.
Доктор Брайтон. Рут. Женщина, которой я всегда хотел угодить. Женщина, которая, как я думала, спасла меня и забрала с улицы. Оказывается, она действительно спасла меня, но не так, как я себя убедила. Доктор Брайтон — боже, я не могу привыкнуть не думать о ней как о Рут — это врач, которая проводила мою последнюю операцию. Отчаянная, как назвал ее Тео. Она сделала то, что все остальные в ее области считали невозможным: она затащила меня обратно в мир живых, а теперь хочет спасти меня во второй раз.
Рут такая же суровая, какой я ее помню на пристани в «Туссене». Две морщинки образуют глубокую складку между ее бровями. Ее взгляд острый и оценивающий, клинический и холодный. Рут протягивает мне руку в знак приветствия, и мне кажется более чем странным пожимать ее.