Они не разрешают мне видеться с ней. Не разрешают и близко подходить к палате интенсивной терапии. Я угрожаю сломать шею охраннику, и в этот момент мне говорят, что, если я не успокоюсь, меня насильно вышвырнут из больницы.
Доктора Брайтон нигде не видно. Неожиданный сюрприз, черт возьми. Я обещаю себе, Вселенной и каждому ложному божеству и богу, когда-либо созданному хрупкими умами людей, что доктор Рут Брайтон не доживет до следующего дня, если Соррелл не придет в сознание в течение следующих шести часов.
Я расхаживаю по коридорам. Пью так много кофе, что вызываю у себя приступ паники, а потом у меня гребаный срыв в туалете, я задыхаюсь в ладони, отчаянно пытаясь держать себя в руках. Это не первое мое родео. Я уже бывал здесь раньше. Насколько это запутанно? Но только потому, что я был здесь раньше, не делает ситуацию легче. Нет такой ситуации или реальности, где что-то подобное было бы легко.
В пять часов, через десять часов после того, как Соррелл впервые вошла в операционную, я наконец вижу доктора Брайтон, идущую ко мне по коридору. Я вскакиваю со своего места, уверен, что в моих глазах пылает адский огонь.
— Ну? Что происходит? Ты наконец-то пришла сообщить мне последние новости?
— Извините меня, мистер Мерчант. Вы, кажется, блокируете выход.
— Прошу прощения?
— Я ухожу, Тео. Пожалуйста, отойди в сторону.
У меня нет слов. Я открываю рот, борясь со своим языком, пытаясь понять, какое оскорбление хочу бросить в нее первым.
— Что значит, ты уходишь?
— Мне нужно попасть на вечеринку по случаю дня рождения.
— Дня рождения... вечеринка по случаю дня рождения? Ты в своем гребаном уме?
— Соррелл позвонила мне посреди ночи, и я бросила все ради нее. Ты хоть представляешь, как долго другим пациентам приходится ждать подобной операции? У меня есть несколько пациентов на Восточном побережье, которые месяцами ждали только оценки…
— Ты облажалась, — огрызаюсь я. — Именно так, как я и говорил. Ты вошла туда вслепую и вскрыла ее мозг, как гребаная психопатка. Тебе насрать на всех этих людей, не так ли?
— Уверяю тебя, мне не наплевать на своих пациентов. Я очень забочусь о них. С операцией Соррелл возникли осложнения. Нередко возникают проблемы, когда мы вскрываем людям мозг. Ты это уже знаешь. Я не мясник. Я нейрохирург, на пике своей карьеры. Мне очень хорошо платят за то, что я делаю. Для этого есть причина. Я одна из немногих людей в стране, кто может провести подобную операцию, и я не позволю, чтобы со мной разговаривали как с каким-то монстром.
— Ты задела гребаный сосуд, черт возьми. Это ошибка новичка. А теперь ты просто выходишь отсюда, чтобы пойти на гребаную вечеринку, как будто работаешь с девяти до пяти? Ты никуда не пойдешь. Ты должна рассказать мне в точности, что происходит, а затем тебе нужно вернуться туда и выяснить, как исправить то, что ты сломала.
— На случай, если ты забыл, у меня есть медицинское образование и двадцатилетний опыт работы за плечами. Никаких ошибок допущено не было. Процедура была выполнена в точности. Соррелл нужно некоторое время...
— Ты уже говорила это раньше!
— И она была в порядке! Я не обязана оправдывать перед тобой свои решения, и уж точно не обязана оправдывать свои действия в операционной. Ты не ближайший родственник Соррелл. Ты не ее муж. Даже не кровный родственник, и даже если бы ты им был, мне нечего сообщить, кроме того, что тебе уже сказали. Теперь ты можешь ждать здесь всю чертову ночь, если хочешь, и, возможно, Гейнор по доброте душевной сообщит тебе последние новости, но мне нужно успеть на вечеринку по случаю дня рождения, и я не собираюсь опаздывать. Мне больше нечего здесь делать, пока ситуация с Соррелл не изменится. А теперь убирайся к черту с моего пути.
Я не сплю. Как я могу? На рассвете Гейнор приносит мне какую-то дрянную больничную еду, но мне кусок в горло не лезет. Я сижу в приемной, ковыряю ногти до крови, пытаясь разобраться в этой ситуации. Другие дети ходят в среднюю школу. Они влюбляются друг в друга. У них нормальные отношения. Они ссорятся, трахаются, влюбляются и либо остаются вместе, либо нет. Они поступают в колледж, получают дипломы и либо женятся, либо нет. В любом случае, они не попадают в больницы и не выходят из них, пытаясь выжить изо дня в день, их сердца снова и снова не измельчаются в мясорубке, как раз тогда, когда кажется, что все может наладиться.
Я чертовски ненавижу это.
Боже, помоги мне, но часть меня просто хочет уйти. Хочет, чтобы я встал и ушел отсюда, поймал попутку обратно в аэропорт, вернулся домой и никогда не оглядывался назад. Это не первый раз, когда я испытываю подобное чувство. Я человек. Конечно, за последние пару лет я миллион раз думал о том, чтобы покончить с этой неразберихой. Есть предел тому, сколько боли и страданий может вынести один человек, и я слишком много раз ударялся об эту стену. Однако я взбирался на стену, или пробивал себе дорогу сквозь нее, или копал под ней голыми гребаными руками, и никогда не сдавался.
Когда влюбился в Соррелл, я знал, что это повлечет за собой последствия. Я постоянен и последователен. Как только я сказал ей, что хочу провести с ней остаток своей жизни, для меня это было все. Она — начало и конец всего моего существования, и, как я и сказал ей в той ванной в «Туссене», я пройду все семь кругов ада, чтобы быть рядом с ней, когда она во мне нуждается.
Это не значит, что мне должно что-то из этого нравиться.
В десять утра звонит Лани и оставляет голосовое сообщение, спрашивая, почему мы вчера не вернулись в академию. В три часа дня мама оставляет голосовое сообщение, сообщая, что администратор больницы позвонила от имени доктора Брайтон и попросила ее поговорить со мной по поводу моего агрессивного поведения. В конце голосового сообщения мама говорит мне, что, по ее мнению, мне, возможно, пора возвращаться домой. Она пыталась заставить меня двигаться дальше и поступить в колледж с тех пор, как Соррелл получила травму. Эта женщина не понимает любви. Если бы понимала, то никогда бы не попросила меня об этом.
Доктор Брайтон.
Гребаная доктор, блять, Брайтон.
Она знает, что я не отступлю, что буду продолжать доставать ее, пока не выясню, в порядке ли Соррелл, и она попросила кого-то позвонить моей матери? Чертовски жалко.
Наконец, в девять вечера Гейнор врывается через двойные двери, ведущие в отделение интенсивной терапии, и я могу сказать, что что-то случилось. Темные тени под глазами медсестры стали намного сильнее, чем вчера. В отличие от доктора Брайтон, Гейнор не спала. Она даже не пошла домой, чтобы привести себя в порядок. Я благодарю каждую звезду на небе за эту женщину, которая была рядом с Соррелл, хотя ее смена закончилась несколько часов назад. Она, может, и выглядит дерьмово, но, по крайней мере... подождите. Она улыбается?
— Что? Что-то случилось? — Мой голос срывается, но я слишком взволнован, чтобы смущаться.
Гейнор проливает измученные слезы, заключая меня в объятия.
— Не что иное, как чудо, милый. Не что иное, как чудо.
30
СОРРЕЛЛ
ТРИ ГОДА НАЗАД
Снежинки танцуют в воздухе, паря, словно подвешенные там по волшебству. Последние четыре дня в Нью-Йорке бушевала зимняя буря, и мы с Тео застряли в помещении, согреваясь под одеялом и просматривая фильмы «Марвел». Теперь, когда метель, которая, казалось, была так настроена испортить наше путешествие, прекратилась, мы закутались в самые толстые куртки, какие только смогли найти, и отправились в мир, чтобы выпить кофе.
Массивные зимние ботинки; толстые ярко-розовые варежки; разноцветный шарф; я едва вижу Тео под странным, разномастным набором теплой одежды, которую он носит. Парень поворачивается ко мне, прищурив глаза поверх своего шарфа.
— Тебе лучше не смеяться над моим нарядом, Восс, — рычит он.
— Даже не мечтала об этом, — говорю я ему, подавляя смешок. — Я думаю, ты выглядишь очень мило. Очень хорошо подготовлен. Нет ничего сексуальнее мужчины, который знает, как одеваться по погоде.