- Конечно, но зато научишься ходить по тропинке, а не срезать через поле.
- Умница. Вот одного я не пойму: почему мы ведем этот разговор? Ты еще мне не представил ни единого доказательства. Почему я должен признать, что Беккер не убивал Линдена?
- Уж не собираешься ли ты организовать повторный суд?
- Дело никогда полностью не завершается, - сказал он, пожимая плечами. - Даже если все участники мертвы. Для меня кое-что осталось не совсем ясным.
- Я из-за этого очень мучаюсь, Шилдс.
- Да, тебе, пожалуй, следовало бы помучиться, герр Гюнтер. - Его тон стал более сухим. - Возможно, следует напомнить тебе, что это военный госпиталь, причем под американской юрисдикцией. Как-то у меня уже был случай предостеречь тебя против вмешательства в это дело. Но ты не последовал доброму совету, и теперь тебе придется еще кое-что объяснить. Ну, для начала владение огнестрельным оружием немцам или австрийцам запрещено постановлениями австрийского военного правительства по общественной безопасности. Только за это тебе причитается пять лет тюрьмы. Затем машина, которую ты вел. Мало того, что ты был в наручниках и, кажется, не имел действительных водительских прав, так еще возникает маленький вопрос о том, как это ты решился проехать военный пропускной пункт. - Он замолчал на минуту и закурил. - Так что же мы предпочтем, господин Гюнтер: дать информацию или отправиться в тюрьму?
- Весьма конкретно сказано.
- Такой уж я конкретный, как, впрочем, и все полицейские. Давай-ка лучше послушаем твой рассказ.
Я покорно откинулся на подушку.
- Хорошо, но предупреждаю вас, Шилдс, вряд ли я смогу доказать и половину из того, о чем вам поведаю.
Американец сложил на коленях сильные руки и прислонился к спинке стула.
- Доказательства нужны для суда, мой друг. Я детектив, если помнишь, и все, что от тебя услышу, для моей личной записной книжки.
Я рассказал ему почти все, а когда закончил, его лицо приняло печальное выражение, и он глубокомысленно кивнул:
- Ну, знаешь, из этого можно кое-что высосать.
- Хорошо, - вздохнул я, - но сейчас мои сиськи немного устали, малыш. Как насчет того, чтобы оставить кое-что на завтра? Я бы хотел немного поспать.
Шилдс встал.
- Я приду завтра, но только ответь еще на один вопрос: этот парень из КРОВКАССа...
- Белински?
- Да, Белински. Как получилось, что он вышел из игры в самый неподходящий момент?
- Вы знаете это так же, как и я.
- Может, и получше. - Он пожал плечами. - Я поспрашиваю. Видишь ли, наши отношения с мальчиками из разведки улучшились после этого берлинского дела. Американский военный губернатор считает, что нам следует выступать единым фронтом на тот случай, если Советы попытаются и здесь проделать то же самое.
- О каком берлинском деле идет речь? - спросил я. - Что они могут попытаться здесь сделать?
Шилдс нахмурился.
- Ты об этом не знаешь? Конечно же нет, откуда?
- Послушайте, моя жена в Берлине, и мне следует знать, что там случилось.
Он снова сел, но на сей раз на самый краешек стула, что усугубило его и без того очевидный дискомфорт.
- Советы установили полную военную блокаду Берлина, - сказал он. - Они никого не впускают и не выпускают из зоны, поэтому нам приходится снабжать своих по воздуху. Это случилось 24 июня. - Он сухо улыбнулся. - Там довольно напряженно, насколько я знаю. Многие думают, что мы с русскими вскоре выложим друг другу свои карты. Я бы совсем не удивился. Нам давно уже следовало дать им пинка под зад. Но мы не собираемся оставлять Берлин, можешь в этом не сомневаться. Если все будут держаться как надо, то мы обязательно пробьемся. - Шилдс закурил и вставил сигарету мне между губами. - Жаль, что у тебя там жена, - сказал он. - Вы давно женаты?
- Семь лет, - сказал я. - А вы? Вы женаты?
Он отрицательно покачал головой.
- Наверное, еще не встретил подходящую девушку. Извини за нескромный вопрос: ваши отношения складывались хорошо? Не влияло то, что ты был детективом и все такое?
Я немного подумал и сказал:
- Да, у нас все просто прекрасно.
Из всех многочисленных кроватей в госпитале моя была единственной занятой. В ту ночь баржа, спускавшаяся по каналу, разбудила меня зычным гудком, похожим на мычание быка, и уплыла, оставив без сна. Я глядел в темноту, а эхо гудка улетало в вечность, словно звук трубы в Судный день. И мое шуршащее дыхание служило только для того, чтобы напомнить мне о собственной бренности. Казалось, что, ничего не видя, я все же мог различить нечто осязаемое: саму смерть - худую, изъеденную молью фигуру, закутанную в тяжелый черный бархат, всегда готовую прижать молчаливую, пропитанную хлороформом подушку к носу и рту жертвы и отвезти ее в ожидающем черном седане в какую-нибудь ужасную зону или лагерь для перемещенных, где царит вечная тьма и никому нет спасения. Когда утренний свет коснулся решеток окна, ко мне вернулась храбрость, хотя я и знал, что иваны несли смерть, они мало ценили тех, кто встречал их без страха.
Готов ли человек умереть или нет - реквием по нему всегда звучит одинаково.
Шилдс вернулся в госпиталь только через несколько дней. На сей раз его сопровождали еще два человека, которых по их прическам и хорошо откормленным лицам я принял за американцев. Как и Шилдс, они были облачены в костюмы кричащих фасонов, но лица их выглядели старше и мудрее. Тип Бинга Кросби с портфелями, трубками и эмоциями, ограниченными надменными бровями. Адвокаты либо следователи. Или разведчики. Шилдс занялся представлением.
- Это - майор Брин, - сказал он, указывая на старшего из двоих мужчин. - А это - капитан Медлинскас.
- Значит, следователи. А от какой, интересно знать, организации?
- Кто вы, - спросил я, - студенты-медики?
Шилдс неуверенно улыбнулся.
- Они бы хотели задать тебе несколько вопросов. Я помогу с переводом.
- Скажите им, что я чувствую себя гораздо лучше, и поблагодарите за виноград. Да, кстати, не мог бы один из них принести мне горшок?
Шилдс не отреагировал на мое шутовство. Пододвинув стулья, троица уселась, как бригада судей на собачьей выставке, причем Шилдс расположился ко мне поближе. Они открыли портфели и достали записные книжки.
- Может, мне позвать сюда своего адвоката?
- Это необходимо? - спросил Шилдс.