Пожилой таксист улыбнулся ему, как знакомому. «Эмигрант, — подумал Мусири. — Немец или итальянец. Из тех, кому старые грехи не дают вернуться на родину. Вот как бывает: один неверный шаг, и вся жизнь покатилась в пропасть».
— Что творится, что творится! — заговорил таксист, лихо вклиниваясь в гудящий и сверкающий поток машин. — Как думаете, эфенди, будет война?
В те дни все в Каире только и говорили, что Англия не потерпит национализации Суэцкого канала. Но в возможность новой войны никто не верил.
— Какая война? — отмахнулся Мусири. — Где Англия, а где мы? Пусть присылают десант, и что от него останется? Сейчас не сорок восьмой год! Наша армия вооружена не хуже английской, у нас есть авиация, есть танки…
— Иногда танки бессильны.
— Да! — с патриотическим пылом воскликнул Мусири. — Танки бессильны, когда нация осознает свое величие. Египет был могучим государством, когда англичане еще бегали в звериных шкурах… Почему мы остановились?
— Митинг, — устало махнул рукой таксист. — Придется объезжать.
Он нещадно колотил по клаксону, разгоняя пешеходов и велосипедистов, запрудивших узкие улочки. Однако перед зданием Национальной библиотеки снова надолго застрял в пробке.
— Я выйду здесь, — решил Мусири. — Пройдусь пешком, тут недалеко.
— Вам надо в библиотеку, — сказал таксист.
Он именно сказал это, а не спросил. Иностранцы могут выучить сотню-другую арабских слов, но никогда не справятся с богатством интонаций. «Еще научится, — подумал Мусири, расплачиваясь с таксистом. — Через пару лет будет болтать не хуже других. Пока молодой, всему можно научиться». Странно, но когда он садился в машину, водитель показался ему гораздо старше…
Пертакис суетливо шагал взад-вперед перед входом в отель. Увидев Мусири, он радостно всплеснул руками.
— Только на тебя можно надеяться, только на тебя. Клиент — деревенщина, первый раз в Каире. Сидит на чемодане с миллионами и хочет от них быстро избавиться.
— Почему такая горячка?
— Наверно, испугался войны. Боится, что деньги превратятся в бумажки. Но нам с тобой нечего бояться, верно? Мы-то всегда успеем обменять фунты на валюту.
— А он? — с подозрением спросил Мусири. — Почему он не может обменять свои фунты?
— Я же говорю — деревенщина! — презрительно усмехнулся Пертакис. — Король оазиса. У него тысяча жен, две тысячи верблюдов и очень плохие отношения с губернатором. Собирается купить эту должность для своего племянника. Но только после войны. Продаст сокровища, получит навар, и снова будет спать спокойно.
Такое объяснение показалось антиквару вполне убедительным. Человек, собирающийся незаконно захватить государственный пост, не станет обращать внимания на детали сегодняшней сделки. Для него это примерно то же самое, как для матерого грабителя перейти дорогу на красный свет. Правда, связываться с таким покупателем было небезопасно — но на то и существуют посредники, чтобы впоследствии принимать удар на себя.
— Что ты принес? — спросил Пертакис.
Он протянул руки к коробке, но Мусири быстро спрятал ее за спину.
— С ума сошел? Не здесь!
— Извини, — засмеялся Пертакис, — от запаха миллионов я теряю голову. Сколько ты хочешь за эту обувную коробку?
— Надо подумать, — протянул Мусири. — Если бы ты сразу сказал, о каких суммах идет речь… Послушай, Карим, а не согласится ли твой король оазиса навестить мое убогое жилище? Тогда я мог бы предложить ему кое-что подороже.
— Думаю, так будет даже лучше. Он сам просил меня свести с каким-нибудь коллекционером. Таскаться по магазинам он, естественно, не будет.
— Приведи его в мой дом завтра, — решительно сказал Мусири.
Весь остаток вечера он перевозил в квартиру самые ценные вещи, а потом почти до самого утра размещал их в комнатах так, чтобы они выигрышно смотрелись. Однако он зря старался.
Король оазиса, по всей видимости, впервые в жизни надел европейский костюм. Лакированные туфли тоже, наверно, были ему непривычны, поэтому он сразу уселся в предложенное кресло, оперся на трость, да так и оставался в этой позе, пока Мусири и Пертакис показывали ему товар. Впрочем, и картины, и украшения, и даже старинная посуда из саркофагов — все это вызывало у него одинаковое одобрение. Глаза короля были скрыты черными очками, сухие губы оставались плотно сжатыми, и лишь едва заметный кивок царственной головы означал, что ее обладатель согласен с предложенной ценой. Они не торговался, он скупил все, что ему показали, и Мусири горько пожалел, что в магазине остались еще несколько полок с товаром — с товаром никчемным, но король мог бы купить и его! На то он и король…