— Будь осторожен, Никос.
— Мог бы не напоминать. Между прочим, эти музейные крысы уверены, что мы с тобой — представители каирского антиквара. Ты можешь подсказать мне какую-нибудь подходящую фамилию, чтобы я сослался на нее в разговоре?
— Ссылайся на Мусири. Юсуф Мусири.
— Он не станет болтать лишнего, если на него выйдут?
— Нет. Не станет, — сказал Пертакис. И добавил: — Теперь на весь Каир это единственный надежный человек.
Ионидис забрал папирусы и отправился к покупателю.
А Пертакис, оставшись в одиночестве, долго сидел в кресле, тупо глядя в одну точку. Странное чувство разъедало его душу. Это было опустошение, похожее на то, что преследовало его после каждой потери, только гораздо более сильное, чем обычно.
Возможно, причина крылась в одном-единственном слове. Евангелие…
Он носил арабское имя, но оно было, скорее, кличкой. Каримом его звала мать-арабка. Отец же был истово верующим, ортодоксальным христианином, и в детстве пытался приучить сына к посещению церкви. Пертакис вспомнил запах ладана, мерцание свечей, пение хора — и священную книгу, лежащую на золоченой подставке…
Он вскочил с кресла и принялся расхаживать по номеру. «Подумаешь, еще один предмет церковной утвари! Сколько их прошло через мои руки! Интересно, если бы Мусири знал о содержании папируса, стал бы он его продавать? Конечно, стал бы! Бизнес есть бизнес».
Он вспомнил беднягу Мусири, и краска стыда залила его щеки. Но кто же знал, что у одинокого антиквара было такое слабое сердце? Подобные трюки Пертакису приходилось проделывать не раз, и все оставались живы. Да, не такими богатыми, как раньше, но живыми! А Мусири не пережил предательства…
«Я никого не предавал! — одернул себя Пертакис. — Бизнес есть бизнес, и его законы всем известны. Черт возьми, это случилось чуть не тридцать лет назад, а я до сих пор чувствую вину! Нет никакой вины! Если кто и виноват, то только сам Мусири. Нельзя же быть таким простофилей…»
Однако никакие аргументы не могли затушить тлеющее пламя стыда, и он решил залить его вином.
Спустившись в бар, он заказал коктейль. Выдернув из бокала соломинку, опустошил его залпом и потребовал еще. А после третьего бокала лицо бармена показалось ему удивительно знакомым, и Пертакис почувствовал неодолимое желание излить душу.
— Как вы думаете, для чего юристы придумали такое понятие, как «срок давности»? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Не для того ли, чтобы продлить мучения преступника? Долгие годы совершенное злодеяние будет бередить его совесть. Наконец он поймет, что избавиться от этой муки можно только через наказание, и вот он приходит с повинной, а ему и говорят: «Пардон, месье, срок давности истек, и ни один суд не станет вами заниматься!» Что вы на это скажете, дружище?
— Некоторые преступления не имеют срока давности, — флегматично заметил бармен. — Кроме того, любого из нас ждет Высший Суд.
— Значит, остается надеяться только на справедливый приговор после смерти? Но разве покойника напугаешь гильотиной? — Пертакис расхохотался, очень довольный своей остротой.
— Многие становятся покойниками еще до физической смерти, — так же невозмутимо ответил бармен. — И многие приговоренные земным судом получают оправдание на Небесах.
— Вы в это верите? — удивился Пертакис. — На дворе конец двадцатого века. Люди пожирают друг друга в войнах, да и в мирное время не жалеют, а вы верите в Небесный Суд? Лично я верю только тому, что вижу своими глазами и могу пощупать своими руками. А Небеса — где они? Ау! Их нет, дружище!
— Вы правы, месье. — Бармен загадочно улыбнулся. — Люди должны верить только земному суду. Простите, кажется, вас зовет господин у входа…
У входа стоял Ионидис, нетерпеливо подмигивая и подзывая его к себе. Они поднялись в номер.
— Я же просил не выходить! — возмущенно прошипел Ионидис. — Ты мог все испортить! А вдруг за кем-то из нас ведется слежка? Я не хочу попасть в тюрьму из-за твоей беспечности!
— Ты продал Евангелие? — спросил Карим.
Ионидис закурил и уселся в кресло, закинув ногу на ногу.
— Я всегда стараюсь работать как можно быстрее. Не терплю отсрочек. Особенно если сделка связана с риском. Так вот. Покупатель представляет университетскую библиотеку какого-то американского штата. Весь их годовой бюджет — пятьдесят тысяч. Естественно, американец не располагал такими средствами. Но я сделал все, что мог. Тридцать тысяч наличными. Это не то, чего ты хотел, но — тоже деньги.
— Тридцать?
Почему-то Пертакис не удивился. Не расстроился и не обрадовался. Можно было подумать, что речь шла о ком-то постороннем, а не о нем.