– Поздравляю вас с Победой советского народа в Великой Отечественной войне!
Фронт ответил всё таким же громогласным и искренним «ура!», как в прочем, и остальные фронта, которые поздравляли их командующие. Это была, как будто, последняя репетиция парадного приветствия войск. Именно так они и должны будут отвечать Жукову, который будет принимать парад.
В другом конце площади, буквально на против Спасских ворот, стоял чёрный конь, на котором восседал маршал Рокоссовский. Лицо его было совершенно смиренным и спокойно-счастливым. Он видел не вдалеке штандарт своего фронта и слегка улыбался, зная, что сделал всё от него зависящее, чтобы сберечь всех тех своих солдат, кто сейчас стоит в это строю, и тех, кто даже просто вернулся домой. Его мундир уже довольно сильно промок от дождя, а потому едва заметно провис, что также было связано с тяжестью от многочисленных советских и польских наград.
Наконец, подле трибуны мавзолея показался вождь страны Советов, в сопровождении своих верных соратников – Молотова, Ворошилова, Будённого и других. Облачённые в шинели, дабы не промокнуть, они поднимались на свои самые почётные и высокие места под всеобщие аплодисменты и радостные восклицания гостей.
Вскоре, куранты пробили десять.
– Парад, смирно! – скомандовал Рокоссовский, и все фронта вытянулись, выравниваясь в шеренгах.
На площадь из Спасских ворот, под встречный марш в исполнении оркестра, въехало два белых коня с всадниками – Жуковым и его адъютантом. Лицо маршала было суровым и сосредоточенным. С высоты своего Кумира он оглядывал сводные полки фронтов, которые ещё совсем недавно – буквально месяц назад, под его командованием шли в бой и брали штурмом целые города оккупированной Европы. Жуков был горд своей армией, но и собой тоже, хотя чувство и понимание того, что каждая награда, звенящая сейчас у него на груди, – река солдатской крови. Этого он не забывал никогда…
Навстречу «белым» всадникам ехал Рокоссовский со своим адъютантом. Он вынул палаш из ножен и упёр его обухом в плечо. Когда кони встретились в центре площади, маршал опустил клинок к правой ноге, тем самым отдавая воинское приветствие, а Жуков просто приложил руку к фуражке, салютуя в ответ.
– Товарищ Маршал Советского Союза, – докладывал Рокоссовский и в его словах чувствовался едва-заметный польский акцент, всё-таки происхождение давало о себе знать. – Войска действующей армии, Военно-Морского Флота и московского гарнизона для парада Победы построены! Командующий парадом Маршал Советского Союза Рокоссовский.
Он протянул Жукову строевую записку, которую достал из-за пазухи кителя. Тот принял её и поскакал далее – на объезд парадных расчётов. «Чёрные» всадники последовали за ним.
Маршалы со своими адъютантами объехали все фронтовые коробки, приветствуя их и поздравляя с Победой, и всякий раз по площади раздавалось всё то же «ура!», что за эти годы стало уже чем-то наподобие торжественной песни, которая была одинаково искренней, как у красноармейца, так и у генерала.
Когда все полки были поприветствованы, Жуков направился к мавзолею, подъехав к которому, спешился и направился на трибуну, чтобы произнести речь. Его слова буквально чеканили воздух. Кому-то они могли показать пафосными и излишне хвалебными в адрес партии и правительства, однако, они были искренними, пропитанными народной и солдатской любовью к вождю, которая проявлялась, хотя бы в том, что вся армия, стоявшая на площади в этот момент, полностью обратилась в слух. Ни у кого не было и мысли о том, чтобы даже что-либо шепнуть товарищу, пусть даже хорошее. Перед ними выступал тот самый легендарный маршал Победы. Пускай, многие – и солдаты, и офицеры, и даже генералы – побаивались его за крутой нрав, грубую манеру говорить и командовать – уважения к нему было больше, и это самое уважение перебивало страх, хотя, наверное, правильнее тут сказать, что оба эти чувства были в бойцах поровну.
Такого же нельзя было сказать о Рокоссовском, что всё ещё восседал на своём чёрном коне, окончательно промокнув под дождём, от чего его мундир сделался в цвет шерсти его Полюса, а по эмали и золоту наград стекали капли. Этого маршала в войсках больше любили, чем уважали. Солдаты его фронта посвящали ему песни и стихи, называя в сердцах Костей, что, конечно, могло кому-то показаться через-чур фамильярным по отношению к офицеру его уровня. Однако сам маршал если и знал об этом, то относился к подобным «шалостям» со своей светлой лёгкой улыбкой, в которой бойцы видели отеческую любовь.
Когда Жуков закончил речь по площади снова разнеслось троекратное «ура!», а оркестр заиграл гимн Советского Союза.