Знахарев шёл к мосту, за которым виднелось здание МИДа. Там он снова рассчитывал присесть передохнуть. Но тут рядом с ним остановилась машина, боковое стекло отодвинулось и показался мужчина лет пятидесяти:
– Дедушка, что ж вы идёте-то? Давайте подвезу! Садитесь!
Он открыл дверь и жестом пригласил ветерана внутрь салона. Знахарев немного колебался, но сел на место рядом с водителем.
– Тяжело же ходить, наверное? – говорил мужчина.
– И то так, – ответил Знахарев. – Спасибо вам! И в правду, тяжеловато…
– Да это вам спасибо, что мы живём сейчас! – улыбнулся водитель. – Вас куда подбросить?
– К Вечному огню, если не трудно.
Лицо мужчины помрачнело.
– Эх, дед… не пускают туда нынче никого… даже вашего брата – ветерана. Сейчас главный со своей свитой возложит цветочки только и всё – ворота захлопнут – никого не пропустят легавые.
– Неужели? – удивился Знахарев.
– О! А вы как думали? Сейчас же весь этот идиотизм с эпидемией и прочим. Типа берегут стариков и так далее. Попробуете пройти – побьют же!
Знахарев не понимал, что происходит.
– Ну, хоть, посмотреть-то на него можно? – спросил он.
– Думаю, да, – ответил водитель, трогаясь с места. – В конце концов, не звери же там охраняют!
Они ехали по переполненным дорогам Москвы, то и дело стоя в пробках. Мужчина иногда расспрашивал ветерана о прошлом, тот охотно отвечал, всё-таки, хоть с кем-то можно поговорить, когда даже телефон изо дня в день молчит.
Наконец, машина остановилась на Арбате.
– Дальше, Андрей Николаевич, только пешком, – сказал водитель, которого звали Георгием. – На машине не пробьёмся. И так перекрыто, а для машин – вообще…
– Спасибо, Георгий, что подвёз! – улыбнулся Знахарев, открывая дверь.
– Да это вам спасибо, Андрей Николаевич! С праздником вас!
– Спасибо!
Ветеран кое-как вылез из машины и побрёл в сторону Александровского сада.
Он шёл, присаживался, когда уставал, и снова шёл. Медленно, хромая, потея на жаре, но всё равно шагал. Его подгоняла мысль, ставшая маяком по жизни – «до Берлина пешком дошли, а тут всего – ничего».
Кое-как Знахарев всё-таки добрался до закрытых ворот, где стопились люди с гвоздиками, а путь им преграждали отряды полиции и солдаты ФСО. Народ кричал, ругался на бойцов, а те лишь молча стояли, не пуская никого к Вечному огню, хотя президент со своей компанией уже давно удалился в стены Кремля, а на гранитном помосте лежали свежие цветы и венки, оставленные делегациями.
Знахарев смотрел на всё это, а из глаз его по дряблым щекам катились слёзы. Он не понимал, как такое получилось? Как это людей, что помнят о подвиге своих отцов и дедов не пускают почтить их память? И как это его – человека, бравшего Берлин, не пустят, чтобы вспомнить о своих товарищах? Старые руки задрожали, а больная нога стала подкашиваться. Он вышел из толпы, ища глазами скамейку и, увидев первую попавшуюся, присел, тяжело дыша. Праздник Победы у него отняли….
Тем временем, в одном из залов Кремля вовсю гремел банкет. Он не был таким, как семьдесят с лишним лет назад, а намного грандиознее: разнообразие вин и прочего спиртного, народные блюда из отборнейших и дорогущих ингредиентов, а также невероятное количество гостей, которые были кем угодно, но не людьми, ковавшими Победу на поле боя или в тылу. Это были «наследники». «Наследники» стояли вдоль длинных столов, накрытых белоснежными скатертями, одетые в дорогие итальянские, американские костюмы или в военную форму, чем-то напоминавшую ту самую – из сорок пятого.
На весь зал разнёсся тост: «За нашу Победу!», на который последовало всеобщее ликование и звон фужеров и бокалов. Сейчас им можно было говорить так, ведь не было в зале ветеранов, способных сказать, что, мол, Победа это не ваша, а наша – помните об этом. Сейчас можно было пировать, осознавая, что, во всяком случае, для присутствующих гостей праздник удался на славу!..