Это во-первых.
Во-вторых: криминалистика сегодня поставлена на такую научную основу, что мимо криминалистов мышь не пробежит и мышьяк не проскочит. Представьте такую сцену:
Ресторан ЦДКомпозиторов, затравленный Сальери подсыпает яду в стакан Моцарту, извиняется за свой старческий мочевой пузырь, отправляется в туалет, а потом хватает в гардеробе пальто, и с концами; а Моцарт ждет, ждет, не выдерживает, хлопает стакан водки и... брык на пол!
Естественно, весь кордебалет в панике мечется по сцене и заламывает руки:
"Что это с Валерой случилось?!.. Из-за одного стакана водки - с копыт! Не бывало такого!"
Естественно, администрация ЦДК вызывает "скорую помощь", труп Моцарта увозят на вскрытие, обнаруживают в крови мышьяк (а лучше цианистый калий) и глубокомысленно произносят:
"Ага!"
3
И пошло-поехало: милиция, уголовный розыск, судмедэкспертиза, допросы свидетелей. Следователь УГРО - демонического вида человек, в черной тройке, с красными глазами - сразу решает танцевать от печки и задает немой вопрос (это они умеют) шеф-повару ЦДК:
"Не знаете ли, любезный, кто подсыпал цианистого калия Моцарту в голубцы?"
Шеф-повар - тоже брык на пол и лежит на авансцене без сознания.
Тогда довольный следователь танцует от печки к роялю, сверкая в луче театрального прожектора красными глазами. Он поглаживает крутой бок тульского самовара и в пол-оборота спрашивает у метрдотеля:
"А почему у вас ружье на печке висит? Предъявите разрешение на хранение огнестрельного оружия."
"Так оно же музейное! - пугается метрдотель. - Оно не заряженное и, вообще, никогда не стреляло! Прикладом этой двустволки повар Петра Ильича Чайковского бил свиные отбивные барину на обед!"
"А подать сюда повара Петра Ильича!" - требует этот черный человек с красными глазами, подбирая пальцем на рояле Чайковского "Собачий вальс".
"Так он же умер от горя в прошлом веке, не пережив смерти барина!" объясняет метрдотель языком танца.
"Вот так раз!.. Ладно, Бог с ним, с поваром, а вот не помните ли, кто последним сидел за столиком с Моцартом до того как?.."
Метрдотель сразу в кусты:
"Не помню, спросите официанта."
Появляется белый официант, с бутылкой коньяка, с фужером, с салатиком для черного следователя, и жестами показывает:
"Сальери!"
"Ага!.. А где тот граненый стакан, из которого Моцарт водку пил?"
Официант исполняет танец граненого стакана:
"Помыли, разбили и выбросили!"
"Ладно, обойдемся без стакана", - решает следователь, выпивает из фужера коньяк, закусывает салатиком и обращается к старенькому гардеробщику, показывая пальцем на Доску Почета Композиторов, где первой висит фотография Сальери:
"Этого человека знаете? Что он делал такого-то числа приблизительно около четырех?"
"Театр начинается с вешалки, - приплясывает издалека гардеробщик. Кто же не знает Антонина Ивановича Сальери?.. Такого-то числа приблизительно около четырех этот маразматик как всегда вышел из женского туалета с расстегнутой ширинкой, дрожащими руками схватил чужое пальто и убежал - даже рубля на чай не оставил, скотина!.. Стоп! Да неужто Антонин Иваныч... это..." - хватается за голову гардеробщик.
"Что "это"? Говорите!"
"Быть того не может! А Валера, бедняга, не успел свой "Реквием" написать! Бывало придет сюда в гардероб, выпьет шкалик и жалуется: Михалыч, говорит, - это я Михалыч, - хочу вот "Реквием" написать... Да неужто Антонин Иваныч отравил Валерку Моцарта?!"
"Отравил, отравил, - успокаивает Михалыча следователь. - Но об этом пока никому ни слова!"
4
Так что травить Моцарта нет никакого резона - во-первых, собственный гений не позволит, во-вторых, все сразу раскроется.
Что же все же делать Антонину Иванычу? На дуель Моцарта не вызовешь какие уж там дуели, прости Господи.
В морду, что ли, Моцарту дать?..
В принципе, можно и в морду... Но ведь морда - понятие растяжимое и относительное. Сальери, хотя и представительный мужчина, но больной и старый, а Моцарт - наоборот, молодой и здоровый, под два метра ростом, кулачищи - во! Когда Моцарт выпимши садится за "Стейнвей-Д" и начинает кулаками по клавишам молотить - гром небесный!
Ну, можно конечно влепить пощечину, можно. Ну, оближется Моцарт и ничем не ответит, постесняется учителю отвечать - значит, пощечина не выход, а всего лишь небольшая психологическая разрядка.
Здесь требуется нечто этакое...
Что же посоветовать старику?
Опытный балетоман уже заметил, что Моцарт моложе Сальери лет на сорок - по сцене передвигается легко, прыгает высоко и далеко, балерин вертит и ставит во все позиции, как хочет. Все, вроде бы у него хорошо и даже отлично, но чувствуется в Моцарте некоторая... задумчивость, что ли?.. Некоторый автоматизм в танце - вертит балерину и так и эдак, а думает о чем-то своем. Это конечно не дефект, когда человек думает, но специалист понимает - это вроде как заниматься в постели любовью с Прекрасной Дамой, а думать черт-те о чем, будто на работу пришел.
"Вкалывает Моцарт... - с грустью замечает опытный балетоман. Работает... А гений и работа - несовместимы. Сколько же это Моцарту лет получается, если при Сталине он еще под стол пешком не ходил?.. Да не такой он уже и молодой, Валера - Пушкина пережил. Ему уже 39 лет, за ним во-он сколько молодых в очередюге стоит!"
А Сальери, надо учесть, мужик умный и дошлый, хотя и композитор. Он все видит. Он прекрасно понимает, что его светлые застойные времена безвозвратно прошли, и пора, пора сходить с этой балетной сцены, пока не растоптали статисты. Антонин Иванович прикидывает: с деньгами у него хотя и не худо, но надвигающаяся Галопирующая Инфляция все сожрет, с этой Примой-балериной шутки плохи, она любого балетмейстера раскрутит и поставит в непристойную позицию, никакие накопления не спасут; зато дача, квартира, автомобиль и прочая твердая недвижимость у Сальери имеется, а уж музыки на слова советских поэтов он столько насочинял, что хватит и детям, и внукам, а правнукам останется.
И это хорошо.
"Жизнь прожита и прожита не зря, - размышляет Антонин Иванович. Всякое бывало... Даже больно бывало, но не мучительно. Утром по гудку не вставал, на фронте бывал только с концертами, от Архипелага Семен Буденный уберег, от звонка до звонка не вкалывал, а пахал и сеял разумное, доброе, вечное исключительно на ниве музыкального искусства. И слава Богу! Пора, пора уходить. Мне 80 лет. Здоровье ни к Черту, но еще держусь. Ох, как хочется еще поработать в свое удовольствие - написать, например, давно задуманную симфонию ми-бемоль мажор... Или концерт для фортепиано и скрипки с оркестром..."