Давясь слезами, та кивнула:
— Д-двое.
— И что тебе больше делать нечего, как с гранатой бегать по городу? Муж есть?
— Нет. Убили.
— Сейчас?
— Нет. Год назад.
— Так какого же хрена ты дурью маешься?
— Тесть послал.
— Тесть?.. А что же он сам не пошел?
— Старый. Плохо ходит. И у него жена новая. А я вдова. В доме тесно, сказал, детей воспитает сам.
С напутствием тестю оторвать женильный аппарат женщину выгоняют из расположения…
— Русская? Веди!
Заходит женщина. Как все гражданские люди в этом городе — без определенного возраста. Усталость, грязь, изнеможение. Если она скажет, что ей тридцать — поверишь, но если скажет, что пятьдесят, тоже поверишь.
— Здравствуйте, — спокойно здоровается она. Обводит взглядом всех. Останавливается на Петровиче, сразу признав в нем начальника. — У меня сверху живет чеченец из дудаевской контрразведки. Он сейчас дома вещи собирает. С ним еще четверо. У них автоматы и труба, которой танки жгут. Я могу проводить.
— Где это? — спрашивает Петрович.
Женщину подводят к карте. Она называет адрес. Уточняют, как пройти.
Наконец комбат вызывает разведчиков. Ставит задачу сухощавому старшему лейтенанту. Женщина вызывается проводить, но ее оставляют в штабе. Возможно, «на всякий случай»…
Пока ожидаем разведку, слушаем бесхитростный ее рассказ.
Нина Сергеевна по профессии — воспитатель в яслях. Была. Муж — инженер-нефтяник. Двое сыновей росли. Незадолго до прихода к власти Дудаева муж Нины Сергеевны, родом из Краснодара, сам казак, увлекся историей Сунженского казачества, ездил по станицам, встречался с людьми. Была у него мечта возродить сунженское казачество.
Через месяц после прихода к власти Дудаева за мужем пришли. Вооруженная группа чеченцев. Без ордера, без вещей мужа забрали и увели. Больше его Нина Сергеевна не видела. Старшему сыну было в ту пору семнадцать, младшему — четырнадцать. Через полгода после восемнадцатилетия старшего тоже точно гак же ночью увели. Младшего Нина Сергеевна вывезла в станицу к знакомым. Там сейчас и живет.
— Почему сама не уехала?
— Жить у чужих людей горько. Да и хоть какая-то надежда оставалась — вдруг вернутся…
Где-то неподалеку вдруг начинается перестрелка, но сразу резко обрывается.
— Все «чики-чики», командир. Двоих взяли, остальных «завалили». Вести?
— Нина Сергеевна, вас сейчас старшина покормит, есть хотите, небось? Даст продуктов с собой, чем богаты, поделимся. И проводит. Не надо, чтобы ваш сосед вас видел.
Но женщина неожиданно жестко возражает.
— Нет, я не уйду. Пусть этот гад меня увидит. Он, сволочь, полтора года мне в лицо скалился: что, мол, тварь русская, извели твое семя?
Заводят двоих. Солдат вслед заносит четыре автомата, самодельные подсумки с магазинами и трубу гранатомета.
Один высокий, сероглазый, лет двадцати пяти. По его заметавшимся глазам понятно — он и есть сосед. Второй лет тридцати пяти, смуглый, бородатый.
— Обыскали?
— Так точно.
— Есть что-нибудь?
На ящик перед комбатом ложится удостоверение дудаевской службы безопасности и какая-то бумажка с арабской вязью. Петрович их внимательно изучает, потом обращается к разведчику.
— Этого, — он кивает на молодого, — в штаб. Ты знаешь, к кому. А этого оставь.
Сероглазого выводят. В дверях ему дорогу заслоняет женщина.
— Извели нас, говоришь? — неожиданно срывающимся голосом говорит она. — Это вас, сволочь дудаевскую, изведут, как бешеных собак.
И неожиданно низко кланяется комбату:
— Спасибо вам, родные мои. Ничего мне больше не надо.
— Старшина, проводи, накорми и дай консервов. Понял?
— Есть, товарищ майор.
Остается пленный. Комбат долго на него смотрит, потом вдруг спрашивает что-то на незнакомом языке.
…Вот уж не ожидал, что мужиковатый Петрович еще и языки знает. Скорее догадываюсь, чем понимаю — спрашивает на каком-то из афганских наречий.
Пленный молчит. Но по его черным блестящим глазам, жестко упершимся в пол, видно, что слова комбата он понял.
Комбат еще что-то спрашивает. Пленный опять молчит.
— Ладно, все ясно, — переходит на русский Петрович. — «Душок» это. А кто, откуда — неважно. Афгана мало было, так еще и сюда, сука, приполз.
— Ивашов, — обращается он к разведчику, — отведи его.
Старлей кивает и подходит к душману. Стволом «АКСа» тычет ему в бок в сторону двери.
Смуглое лицо душмана вдруг сереет до землистого, покрывается бисером пота, он шумно дышит через ноздри. Его выводят. Вскоре где-то неподалеку гулко бьет короткая очередь.