Но его жизнь изменилась. Болги приютили его у себя и, насколько могли, приняли в свои ряды, по крайней мере никто из них не относился к нему как к чужаку, которому нельзя доверять. Омет знал, что ему страшно повезло, а еще он понял, почему Рапсодия, в чьих жилах текла кровь лиринки и человека, такая чуждая этим неприветливым горам, населенным полулюдьми с каннибальскими наклонностями, любит болгов не менее искренне, чем свой собственный народ, живущий в Тириане.
Он и сам испытывал непреодолимое желание защитить Илорк и короля Акмеда от злых козней Эстен. Но это желание сражалось с другим, не менее сильным: как можно быстрее и дальше убежать, не оглядываясь, из Котелка и никогда не возвращаться назад.
Но даже в минуты, когда его сковывал ледяной ужас, Омет понимал, что бежать бессмысленно.
В конце концов, Эстен рано или поздно все узнавала.
Однако он все-таки рискнул и между линиями чертежа, чтобы дать отдых руке, осторожно записал на смеси единого языка и болгиша, как он его слышал, доклад о том, что делала хозяйка гильдии в отсутствие короля, а также о своих собственных действиях, и указал место, где он спрятал настоящие чертежи.
Он работал в свете фонаря, переписывая и промокая чернила, переписывая и промокая, и вспоминал слова Рапсодии:
«Не ограничивай свое искусство и воображение. Я верю в то, что ты можешь стать одним из самых великих мастеров Нового Века».
Омет подержал в руках свиток, над которым трудился с тех пор, как покинул Гургус и зажег свой фонарь. Его развеселила ирония в словах Рапсодии.
Сделанные им чертежи являлись великолепной копией оригиналов, даже при его, весьма скромной, оценке собственных достижений. Он рисовал их на листах древнего пергамента, запечатанных древней восковой печатью, которые были обнаружены в бочке с рисом на одном из нижних уровней хранилища Гвиллиама. Очевидно, когда-то они были покрыты ровными строками аккуратных букв, но за прошедшие века из-за неправильного хранения чернила высохли и исчезли, словно никто никогда на них и не писал.
Найдя вполне достоверное полотно для исполнения своего замысла, Омет потратил все свободное время, перенося на него достаточное количество деталей настоящих чертежей, чтобы, если Эстен и вправду способна восстановить витражи, его ложь не помешала благородному делу, но чтобы при этом Хозяйка гильдии не узнала ничего важного. Да, пожалуй, получилась вполне убедительная картина. Очень осторожно он рисовал прямые линии там, где на оригинальном чертеже была схема прокладки труб, и ни одним штрихом не намекнул на существование колеса, оставив лишь основные планы, касающиеся цветного стекла и его предположительного расположения на куполе башни.
И молил всех святых, чтобы этого оказалось достаточно.
Как только фальшивые чертежи окажутся в руках Эстен, начнется бесконечная игра в кошки-мышки, Омет постарается не попадаться ей на глаза, но так, чтобы его отсутствие не показалось никому подозрительным. От одной только мысли об этом внутри у Омета все холодело.
Эстен, сама того не зная, дала ему время до утра, чтобы он успел создать новую версию чертежей. А поскольку он уже закончил, у него появилась возможность остановиться около плавилен и просушить чернила. Омет быстро отодвинул стул, в последний раз промокнул чернила и, выскользнув из своей комнаты, промчался по коридору в сторону туннелей, которые вели к огромным печам.
Опасаясь того, что Эстен и кто-нибудь еще может оказаться около печей, где делали цветное стекло, он по каменным туннелям и переходам спустился в обжигающий жар, царивший у подножия горы, туда, где варили сталь и плавили металлы.
Жара здесь стояла ужасающая. Два кузнечных горна работали день и ночь, обеспечивая бесперебойное производство стандартного оружия, которое потом продавали в соответствии с торговыми соглашениями Роланду и Сорболду, и был еще один особый горн, где делали оружие по специальным чертежам, сделанным Акмедом: сварды, тяжелые, но прекрасно сбалансированные метательные ножи с тремя лезвиями; короткие, компактные арбалеты, приспособленные для использования в туннелях Илорка; раздвоенные наконечники для стрел и тяжелые дротики для духовых ружей, проникавшие в тело жертвы глубже, чем обычные; кинжалы из черно-синего сплава стали и райзина, которые на самом деле были острыми, точно бритва, крюками, заменившими традиционное оружие болгов для ближнего боя. И естественно, диски для квеллана короля.
Только этот горн разогревался до такой степени, что в нем плавился черно-синий райзин.
А поскольку Эстен обещали, что для нее будут выплавлены орудия по ее собственным чертежам, она, несомненно, получит доступ в тщательно охраняемую кузницу, в которой горело пламя, рожденное в самом сердце Земли.
На Омета снова накатил холодный страх. Он посмотрел на ряд выложенных плиткой галерей с наковальнями и печами, где в каждой смене работало около трехсот болгов — они поддерживали огонь, ковали руду и плавили сталь, следили за системой вентиляции, которая летом выводила за пределы Котелка горячий воздух и сажу, а зимой, наоборот, направляла тепло печей на обогрев внутренних туннелей Илорка. Убедившись в том, что на него никто не обращает внимания, Омет развернул свои чертежи и подставил их обжигающему ветру, который за несколько секунд просушил чернила, а затем быстро, прежде чем листы успели загореться, спрятал их в кожаный футляр.
Омет занял оборону, хотя его враг вряд ли об этом пока догадывался.
Он совершенно точно знал, что привело Эстен в Илорк. Она явилась, чтобы отомстить. Пытаться просчитать, какую именно подлость задумала Эстен, было совершенно бессмысленно, но не вызывало сомнений: она, как всегда, придумала безупречный, блестящий план, благодаря которому сумела проникнуть в неприступную крепость, выстроенную Акмедом. Волк забрался в курятник, а фермер, не догадываясь о том, кто к нему пожаловал, сам его пригласил войти, да еще и открыл дверь.
Добром это не кончится.
Она просто выжидает, чтобы нанести свой удар.
«Ну что же, чему быть, того не миновать», — подумал Омет, шагая по темным коридорам в сторону Гургуса, который в один прекрасный день превратится в Светолов.
Но этот день не наступит, пока Эстен находится в Илорке.
Омет надеялся прожить достаточно долго, чтобы рассказать королю о том, что он сделал.
Эстен сидела на ветру на вершине утеса и ждала, когда прибудет почтовый караван. Перед ней расстилалась Кревенсфилдская равнина, лучи закатного солнца проливались на облака и волнующееся море травы, накинув на него одеяло, золотое посередине и алое по краям. Воздух, пронизанный летней жарой, обещал беду.
Эстен на мгновение отбросила все мысли, позволив себе просто наслаждаться мягким летним вечером: запахом ветра, несущего дождь, зеленой травой, наполненной жизнью и тянущей свои тонкие пальцы к собравшемуся на покой солнцу, несмолкаемым гомоном насекомых, далекими огнями, зажженными на фермах и аванпостах, чтобы прогнать ночь.
Но это был мимолетный каприз. Затем Эстен снова перевела взгляд на дорогу, высматривая признаки приближения каравана из Ярима. Она подтянула колени к груди и задумалась, позволив своим мыслям бродить по таинственным аллеям, где, дожидаясь своего часа, пряталась смерть.
Шесть дней назад король болгов привез ее сюда, и уехал он шесть дней назад.
Прошел почти час, прежде чем она увидела караван, вынырнувший из-за скалистого холма, на котором она сидела. Сначала показалась первая треть из пятидесяти охранников, за ними следовало четыре фургона и экипаж в окружении остальных солдат.
За караваном ехали путешественники, которые предпочли воспользоваться защитой солдат, справедливо полагая, что большой отряд сможет защитить их от любых неприятностей в дороге: парочка фермеров, едущих с рынка или на рынок, пилигримы, отправляющиеся в паломничество по святым местам.
И еще один человек, которого Эстен знала очень хорошо.