Вслед за Арбузом пройдоха Химушев выпустил Женю Мурыгина, потому что этот белесый, и сонный с виду парнишка был трубачом по призванию. В Ленину труппу он попал в результате пройдошества Химушева и потому, что был согласен играть когда угодно и где угодно, не особенно интересуясь оплатой.
И когда на смену халтурным выкрикам моды момента в зале поплыл тонкий и чистый звук печальной трубы, зал притих, а Женя Мурыгин почувствовал сразу, что слушатель ценит и понимает, и поэтому сразу забыл про зал и остался один на один с трубой. И пустынный зов его инструмента рассказал бульдозеристам, экскаваторщикам и промбировщикам о высшем смысле жизни мужчины, о чести и долге, а также о многом другом, что может рассказать труба в настоящих руках.
Жене Мурыгину аплодировали не как Элке Арбуз, совсем по-другому — доверчиво и тихо принял его зал.
Химушев рассчитал все точно: Мурыгин окончательно «сломил» зал. На волне его успеха он выпустил саксофониста Будзикевича, халтурщика в жизни и музыке, который никогда не был и не будет саксофонистом. Будзикевич сошел вежливо. Концерт катился.
Все шло как надо, и никто не обращал внимания на парня с контрабасом. Выделяли этого парня разве что идиотские баки на бледном лице, а так он вел себя как положено вести себя джазовому контрабасисту: где надо, дергал струну, где надо, вскрикивал, отбивал такт ногой или сгибался в показном экстазе, отдавая поклон струне.
5
Обратно в краевой центр оркестр возвращался на машине «татра», выделенной товарищем Пхакадзе вместе с полуторной суммой гонорара за счет фонда директора и приглашением приезжать еще, к окончанию золотопромывочного сезона.
— Пойми, душа, сейчас не до вас, — сказал Пхакадзе администратору Лене. — Ты привози, душа, когда работу окончим, тогда мы сами тебе концерт дадим. Сам на сцене плясать буду.
На это Химушев дипломатично ответил, что к моменту окончания промывки труппа будет весьма далеко, если вообще будет, ибо всякое может случиться в сей бренной жизни.
…«Татра» с ревом взбиралась на перевалы и сквозь шумящий воздух неслась по ровной дороге, пробивала дождевые заряды, туман и пятна скупого солнца. Оркестранты и Элка Арбуз сидели в кузове под брезентом, выданным все тем же Пхакадзе. В кабине шофера сидел администратор Химушев. Элка Арбуз куталась в меховую куртку, специально для нее взятую вежливым шофером, и думала о подружках, которые теперь зазнались, о завистниках и хамах и… черт ее знает о чем она еще думала.
Остальные чувствовали себя лучше, чем можно было ожидать. Вой дизеля на подъемах, окрестные сопки и сам факт путешествия в кузове на многие сотни километров рождали у оркестрантов некие мысли о бродячей судьбе артиста и соответственное чувство самоуважения.
Лев Бебенин был молчалив, и в голове его крутилась мысль, которая возникла во время концерта. Он смотрел тогда из-за спин коллег на зал, на всех этих работяг, девчонок этих. Тогда ему пришли слова, исполненные трагического смысла и значимости: «Мы по разные стороны баррикад». Сейчас он был по разные стороны баррикад с коллегами, хотя какие могут быть баррикады при виде и имени Лени Химушева, масленого жука?
«Мы по разные стороны баррикад», — с маниакальной навязчивостью крутился магнитофон. Сон, бред, воображение вползали на бесконечную ленту дороги.
В город они приехали в ранний утренний час. Город был пуст. Его посыпал мелкий дождик. Асфальт блестел, как отлакированный, и на асфальте стоял милиционер в форме. При виде милиционера у Бебенина вдруг мучительно сжало живот и ему захотелось одного: закутаться в брезент и тайком уехать обратно на прииск, ночью положить самородок в ту самую ямку, забыть про все. Но не было уже ямки, ее срыл бульдозерный нож, и обратно невозможно поехать.
«Выкину!» — дико подумал Беба. Машина катилась по улице к гостинице, а он все смотрел на милиционера и вытягивал шею.
«Выкинуть никогда не поздно», — сказал чуть слышно мерзкий, с хрипотцой голос. Так ясно сказал, что Беба оглянулся.
— Это, Бебочка, город. Тут люди живут, — с неизвестным юмором сказал Будзикевич. Беба не ответил.
— Бебочка забалдел, — констатировал Будзикевич. — Интересно, тут пиво имеется?
«Забудь! — приказал сам себе Беба. — Забудь, ничего не случилось».