И тут Синклер, вскочив на ноги, вскрикнул:
— Господи, где ее кошелек?
Лицо Макрудера напряглось:
— Что?
— Бежим, надо ее догнать! — Синклер схватил оружие.— Черт возьми, так же, как и на Сайлене... Мак, эй! Кто-нибудь поищите в комнате сержанта кошелек этой старухи.
Он слетел по ступенькам, глаза были прикованы к хромающей фигуре, которая заворачивала за угол серого полуразрушенного здания. Гретта и Макрудер бросились за ним, натягивая шлемы и щелкая затворами.
Синклер скачками несся по булыжной мостовой, и вдруг мир вокруг него взорвался, его подбросило и опрокинуло навзничь. Он чувствовал, как его катит по жестким камням, время и пространство соединились в огне и дыму и перемешались в невообразимую кашу, которая, казалось, заполнила все, залепляя глаза и уши, тесня грудь.
Его сильно оглушило, в голове гудело, воздух ворвался в легкие, распирая грудь. Он подвигал руками и ногами, убедился, что все, вроде, в порядке. Тяжело поднялся, покачиваясь. Потом наклонился, поднял бластер, и в это мгновение, едва не зацепив его, пронеслась струя фиолетового пламени. Кряхтя, он опустился на колено и выстрелил в чердачное окно, откуда, как он заметил, только что стреляли. Фронтальная часть здания подпрыгнула от удара, затрещали кирпичи, посыпалась штукатурка. На всякий случай он пальнул еще раз, не особенно целясь, но выстрел оказался удачным, отвалив громадный кусок стены.
Синклер повернулся и увидел Макрудера, который пытался встать на - ноги. Здание почтового отделения превратилось в крошево из обломков кирпича и облицовки. Синклер увидел, как одна из уцелевших стен словно сложилась пополам и упала, завалив мостовую. Над развалинами взметнулось облако пыли.
«Господи, помилуй,— прошептал Синклер.— Там никого не осталось в живых». Кое-как он встряхнулся и помог Гретте подняться. Остолбеневший Макрудер озирался по сторонам. Над ухом Синклера просвистела пуля, он инстинктивно отшатнулся, потом окинул взглядом противоположную сторону улицы. И не размышляя, повинуясь только инстинкту, ударом ноги распахнул дверь, вскинул винтовку и быстро затолкал своих товарищей в темноту и неизвестность.
Хайд нахмурился:
— Мы играем в серьезные игры, Бруен.— Магистр астматически задышал, нахмурил брови, уставясь на внутренний монитор, на
экране которого каштанововолосая женщина методично расстреливала мишени из пульсового пистолета.— Проблема психологического оружия для ник является врожденной.
Они сидели рядышком на древней каменной скамье, высеченной когда-то прямо в базальтовой скале. Внизу расстилалась долина Макарты. Серые облака затянули палящее солнце впервые за несколько последних дней. И сейчас долина мирно зеленела, и солнце не жгло, а пригревало.
Бруен спокойно кивнул:
— Круги в кругах, мой друг.
Хайд откашлялся:
— Возможность — это одно, но человеческий мозг? Веками умы, более великие, чем наши, задавались вопросами, искали, подгоняли и опять искали ответ на вопросы о душе, о психике, о сущности человека. И признаюсь, я начинаю теряться, когда думаю о жребии, выпавшем на мою долю.
Бруен крякнул от удовольствия, глядя на экран монитора, где Арта Фера делала последнюю серию выстрелов. Ее литые формы четко выделялись в вечернем свете.
— Ты думаешь, она попадает в цель?
Бруен задвигался в надежде найти удобное положение, чтобы смягчить боль в бедре:
— Естественно. Посмотри на ее лицо. Видишь, как оно сияет? Не сомневайся, ее инстинкты полностью освободились. Теперь она нуждается только в программировании и направлении.
В голосе Хайда прозвучала неприязнь:
— Шпионить! Как агенты имперской безопасности!
Бруен искоса взглянул на него:
—. Наступили странные времена, Магистр, когда наша древняя страсть порицается,— возразил он с легкой печалью. «Тьфу, пропасть, если только Хайд вдруг не согласится с ним. Да и если бы это была не Арта, он бы...»
Бруен задумался: «Господи, я становлюсь старым маразматиком! В нашем мире нет места глупой сентиментальности. Ведь она не твоя дочь, она вообще ничья, Бруен. Она — всего лишь предмет, солдат по вызову».
Пожав плечами, он заметил:
— Войны выигрывают отнюдь не генералы, а те, кто воюет за них!
Хайд запротестовал:
— Но ведь она — одна из наших!
Бруен оперся подбородком на ладонь, вскинул голову и внимательно посмотрел на своего товарища. Потом заговорил мягким, серьезным тоном, вынужденный приспосабливаться к тому, что считал рациональным: