Крепко сбитый, обветренный сержант в пилотке и невысокий бледный человек в пиджаке и брюках цвета «хаки», в японской зеленой рубашке, в ярко-рыжих японских солдатских ботинках… Довольно странно, нелепо выглядела, очевидно, эта картина. Во всяком случае, вывернувшиеся из-за поворота бойцы изумленно остановились:
— Гляди-ка! Сержант японца прет!
— А не косоглазый…
— Брось ты его, сержант!
— Проходи, проходи! — сказал сержант. — Никакой он не японец — русский!
— Гляди ты! Белобандит?! — ахнули бойцы.
Следуя позади Алтайского, бойцы перешептывались о нем до самого больничного корпуса — одноэтажного, вросшего в землю здания барачного типа.
Железная печурка, стол, деревянные тумбочки, металлические кровати с дощатым настилом, застланным сенными матрацами, простынями и выцветшими одеялами, в изголовьях — набитые тоже сеном и потому всегда шепчущие что-то в ухо подушки. В окнах рамы со стеклами, кое-где заткнутыми ватой…
В большой комнате-палате оказалось несколько русских, японец и кореец. Среди русских Алтайский увидел одного знакомого. Это был князь Василий Голицын, некогда заносчивый репортер эмигрантских газет. По мере того, как японцы закрывали в Китае русские газеты, он все больше переквалифицировался в комиссионера по продаже парфюмерных изделий, пока вовсе не сменил профессию. Нижняя часть лица и брови Голицына были выкрашены бриллиантовой зеленью, благодаря чему он стал похож на индейца, вставшего на тропу войны… Небритая борода торчала рыже-седоватыми клочьями среди зеленых островов.
Санитарка как раз принесла ужин.
Что это? Белый хлеб, суп с мясным фаршем и рисом, котлета с макаронами, большой кусок сахару. Чай в кружках, эмалированные миски, деревянные лакированные ложки…
Алтайский попытался откусить кусочек хлеба, запить ложкой супа и не смог — оказывается, есть ему совсем не хотелось и еда показалась противной.
Еда на тумбочке простояла недолго — ее начал поглощать Голицын, приговаривая:
— Я тебе, Юрий, сейчас нагрею водички, попей с сахарком…
Какая тяжелая ночь! Страшные чудовища окружили Алтайского со всех сторон: они извивались, пищали, гудели колокольным звоном, появляясь и исчезая в каком-то водовороте… Вот рогатая черная образина без глаз; вот извивается что-то черное в недвижном оранжевом фоне; рога, хвосты, волосы гигантских гусениц; мутные очертания скорпионов с черными жалами, яма с шевелящимися змеями…
Уже утро… За окном голубое небо, голоса.
На тумбочке вновь дымилась еда, лежал белый хлеб с маслом, была насыпана горка легкого табака… Табак! Надо покурить!
Голицын уже суетился рядом. Алтайский снова попытался откусить кусочек хлеба с маслом… — нет, не лезет! Голицын опять съел его завтрак. Алтайский непослушными пальцами закрутил цигарку… — нет, не надо и табака. Лучше лежать. Но черные чудища начинают подступать, стоит закрыть глаза…
В палату вошла врач — пожилая женщина. Когда она наклонилась, под белым халатом блеснул погон с двумя просветами. Какая она внимательная, как мягко ее теплые руки касаются живота, где Алтайскому больно.
Юрий поднял голову, пошарил под подушкой, надел очки:
— Что со мной?
Врач не ответила. Бросив на Алтайского спокойный взгляд, она ободряюще кивнула головой, села за стол и начала что-то писать. В склоненной к столу голове врача серебрятся седые пряди. Алтайскому хорошо видны небольшой нос, задумчивые серые глаза, горькие складки возле уголка рта — врач чем-то напомнила ему уже совсем седенькую мать…
«Где-то ты, мама? Помнишь, ты рассказывала, как какая-то гадалка пришла в дом после моего рождения и сказала: твой первенец принесет тебе много радости, еще больше горя… Вот оно, мое и твое горе, оно только начинается».
Алтайский смотрел на серебрящиеся пряди сидящей перед ним женщины и никак не мог оторваться: он чувствовал — ее горе уже пережито.
Врач подняла голову, окинула Алтайского лучистым взглядом:
— Что вы так на меня смотрите? — ее серые глаза продолжали глядеть внимательно и грустно.
Алтайский тоже смотрел. Сказать ему было нечего — у каждого свое!
Так Юрий Федорович познакомился с советским врачом — майором Клавдией Николаевной Сушильниковой.
В отделении смердил букет болезней.
Рядом с Алтайским лежал рыжий Костя Быстрицкий с дизентерией. В углу — Голицын с экземой. Трое русских с восточной линии КВЖД и японец — хроники. Кореец, который часто стонал, охал и матерно по-русски ругался, болел неизвестно чем.