Привезенный безучастно скользнул взглядом вдоль пустого коридора. Он едва успел сесть, как зашуршала дверь и старшина, высунувшись, поманил его пальцем.
В комнате висела тишина, нарушаемая чуть слышными звуками невидимого радио. За письменным столом, спиной к закрытому занавесью окну, сидел молодой советский офицер с погонами лейтенанта. Затягиваясь, дымом от душистой папиросы, он посмотрел на вошедшего, чуть приподнялся и показал рукой на стул перед столом:
— Садитесь. Я знаю, что вы больны. Извините…
Вошедший удивленно поднял глаза — любезности он не ожидал, более того, успел уже забыть о том, что она существует в отношениях между людьми.
— Да вы садитесь! — мягко, но настойчиво повторил лейтенант, стряхивая пепел. — Ваша фамилия?
Вошедший взглянул на спину покидавшего кабинет старшины и чуть кашлянул:
— Вы же знаете — Алтайский Юрий Федорович, 1917 года рождения.
Голос Алтайского оказался неожиданно приятного тембра, с басовыми нотами, ясной дикцией и чистым произношением.
Лейтенант сказал серьезно:
— Так полагается… Я должен удостовериться…
Наступила пауза. Офицер призадумался, переложил стопочку бумаги, долго разглядывал перо на свет, потом еще раз пробежал глазами разложенные на столе документы. Они содержали анкетные данные о человеке, который сидел сейчас напротив. Этот человек, Юрий Алтайский, прожил в Китае восемнадцать лет.
Пауза несколько затянулась. Наконец, офицер оторвался от бумаг, вновь поднял глаза на доставленного.
— Следственным органам требуется от вас только справка о человеке, которого мы отправляем в Союз, — несколько неуверенно начал лейтенант. — Не очень учтиво беспокоить больного, но я надеюсь, что вы нас поймете.
— Пойму, — тихо согласился Алтайский. — Можно вопрос? Скажите, гражданин лейтенант, вы знаете, чем я болен?
Офицер задержал ответ, наблюдая за Алтайским. Он увидел капельки пота на лбу, свисающую прядь слипшихся волос, временами оживающие глаза, точный цвет которых — голубой или серый — мешали разглядеть стекла очков. Глаза отразили интерес к ожидаемому ответу. Офицеру показалось даже, что в них мелькнул испуг, как в ожидании приговора.
— И да и нет, Алтайский, — откидываясь на спинку стула, сказал лейтенант. — Санчасть меня предупредила, что у вас, возможно, инфекционная болезнь, но точного диагноза нет, нужны анализы.
Алтайский опустил голову.
— Значит, не нервы и не перемена условий, — задумчиво сказал он. — А мне так нужно быть здоровым…
— Вы, наверное, сами не побереглись, — сделал офицер предположение.
— Возможно, — согласился Алтайский, — в окрестностях Харбина мне пришлось есть немытые помидоры прямо в поле, пить воду, какая попадет, а ведь они могли быть специально заражены японцами холерным тифом.
— Вы работали в штабе охраны общества советских граждан?
— Работал, — рассеянно ответил Алтайский, думая о чем-то своем.
Офицер улыбнулся.
— Кстати, к вашему сведению, — сказал он, — работа в составе вооруженной охраны до прихода частей Красной Армии приравнивается к участию в партизанском отряде. Сейчас вы хотя и в изоляции, но не арестованы. Постарайтесь понять нас, проверить-то надо, ведь много вас таких, приехавших на Родину. И последнее — пожалуйста, не называйте меня гражданин лейтенант. Меня зовут Константин Сергеевич Гладков, следователь СМЕРШа. Закуривайте, Юрий Федорович!
Алтайский внимательно посмотрел на Гладкова: хорошая улыбка, типично русское, немного широкое лицо, ровный пробор на русых волосах, грубоватые руки — точно такие же, как у лейтенанта Васи, которого, когда подошли советские войска, со взводом бойцов послал в помощь группе Алтайского военный комендант Харбина.
Алтайский неловко взял папиросу из незнакомой пачки с какой-то картой и надписью по диагонали «Беломорканал», прикурил от непривычно толстой советской спички. От затяжки зашумело в голове, он наклонился и оперся локтями о колени.
Гладков прервал молчание:
— Я не хочу вас утомлять, — сказал он, — приступим к делу?
Алтайский согласно кивнул головой. Гладков продолжил:
— Следственным органам нужна справка о князе Верейском, арестованном нами месяц назад в Харбине. Вы его знаете?
— Хорошо знаю.
— Давно?
— Наверное, с тридцатого года — выходит, лет пятнадцать. Я был еще мальчишкой-школьником, когда он женился на старшей сестре моего друга детства Вадима Крутова — Любе…