— Хватит! — отрезает Алекс. Голос его срывается.
— И я всегда выигрывала у тебя в скрэббл, — продолжаю я. Мне надо говорить, удерживать его, заставлять вспомнить. — Потому что ты всегда позволял мне выиграть. А помнишь, мы как-то раз захотели устроить пикник, но нам удалось достать лишь спагетти в консервах и немного зеленой фасоли? И ты предложил смешать их…
— Не надо.
— И мы смешали, и получилось неплохо. Мы съели целую банку, такие мы были голодные. А потом, когда начало темнеть, ты показал на небо и сказал, что там есть по звезде для всего, что ты во мне любишь.
Я задыхаюсь. Мне кажется, будто я тону. Я машинально тянусь к Алексу, цепляюсь за его воротник.
— Довольно! — Алекс хватает меня за плечи. Лицо его оказывается в дюйме от моего, но остается неразличимым: грубая, искаженная маска. — Хватит! Довольно! Это прошло. Все уже прошло.
— Алекс, пожалуйста…
— Хватит! — Его голос звенит, словно пощечина. Он отпускает меня, и я, спотыкаясь, отступаю. — Алекс мертв — слышишь меня? Все это — все, что мы чувствовали, все, что это значило, — этого больше нет, ясно? Оно похоронено. Исчезло.
— Алекс!
Он резко разворачивается обратно. В лунном свете он выглядит совершенно белым и яростным. Фотоснимок. Двумерный снимок, пойманный вспышкой.
— Я не люблю тебя, Лина. Слышишь? Я никогда тебя не любил.
Воздух исчезает. Все исчезает.
— Я не верю тебе.
Я плачу так сильно, что почти не могу говорить.
Алекс делает шаг в мою сторону. И теперь я вообще не узнаю его. Он полностью преобразился, превратился в незнакомца.
— Это была ложь. Ясно? Все это было ложью. Безумием, как они твердят. Просто забудь об этом. Забудь, что это вообще когда-то было.
— Пожалуйста! — Я сама не понимаю, как держусь на ногах, почему не рухну в грязь, почему мое сердце продолжает биться, хотя мне так отчаянно хочется, чтобы оно остановилось. — Алекс, пожалуйста, не делай этого!
«Прекрати твердить мое имя».
Теперь мы оба слышим это — треск и шелест листьев позади нас. Что-то крупное движется через лес. У Алекса меняется выражение лица. Гнев исчезает, и на его месте возникает напряжение — так бывает напряжен олень за миг до того, как броситься бежать.
— Лина, не двигайся, — тихо произносит Алекс, но голос его настойчив.
Прежде чем я успеваю повернуться, я чувствую, как надо мной кто-то нависает, слышу сопение, ощущаю голод животного — страстный и обезличенный.
Медведь.
Он тоже пробирался по лощине и теперь стоит в каких-нибудь четырех футах от нас. Это черный медведь. Его свалявшийся мех отливает серебром в лунном свете. Он большой — пять-шесть футов в длину, и даже сейчас, когда он стоит на четырех лапах, он высотой почти мне по плечо. Медведь переводит взгляд с Алекса на меня и снова на Алекса. Глаза его, тусклые и безжизненные, словно вырезаны из оникса.
Две вещи приходят мне в голову одновременно. Медведь костлявый, изголодавшийся. Зима выдалась трудной.
То есть он нас не боится.
Меня пронзает страх. Он заглушает боль, заглушает все мысли, кроме одной: почему, ну почему я пошла в лес без ружья?!
Медведь делает еще шаг вперед, поводит массивной башкой из стороны в сторону, оценивает нас. Я вижу, как в холодном воздухе из его пасти вырывается пар, вижу его заострившиеся лопатки.
— Тихо, тихо, — все так же негромко говорит Алекс. Он стоит за мной, и я чувствую, как он напряжен — застыл, прямой, словно шомпол. — Успокойся. Все в порядке. Мы уходим. Медленно и осторожно.
Он делает один-единственный шаг назад, и это движение заставляет медведя присесть на задние лапы и оскалиться. Белые зубы сверкают в лунном свете. Алекс снова застывает. У медведя вырывается рычание. Он так близко от нас, что я чувствую жар, исходящий от его огромной туши, и ощущаю зловоние его дыхания.
Ну почему я не взяла ружье?! Поворачиваться и бежать нельзя — тогда мы превратимся в добычу, а медведь как раз ищет добычу. Глупо, как глупо! Правило Диких земель гласит: ты должен быть крупнее, сильнее и круче. Бей, или убьют тебя.
Медведь, продолжая рычать, делает еще шаг. Все мышцы в моем теле напряжены. Они вопят, требуя бежать, но я стою словно вкопанная, заставляя себя не шевелиться.
Медведь колеблется. Я не бегу. Может, я не добыча?
Он отступает на дюйм: выигрыш, крохотная уступка.
Я спешу воспользоваться ею.
— Эй, ты! — гаркаю я как можно громче и вскидываю руки над головой, стараясь выглядеть как можно крупнее. — А ну убирайся отсюда! Проваливай! Прочь!