Я давно и твердо уяснила, что люди всё равно не станут брать на себя труд выяснять, где правда, а где извращенные фантазии старой девы, просто верят – и всё тут. А не пугают меня сплетни Серафимы единственно по той причине, что нового она ничего больше не придумает, все темы уже исчерпала.
Конечно, к стыду своему, меня тоже мучает сознание своей незащищённости, но выслушивать не всегда искренние сочувствия коллег не считаю для себя нужным. Приучилась хотя бы внешне не зависеть от молвы. Сплетни для меня – непродуктивное дело. Я просто стараюсь, чтобы наши с Серафимой пути реже пересекались. Не хочу опускаться даже до разговора с ней, хотя этого избежать не всегда удается.
Парадоксальная тётка. Обольет грязью, а потом как ни в чём ни бывало подходит к этому человеку с просьбами. Некому наказать её за длинный змеиный язык. Ох уж эти мелочи жизни! Какие они бывают противные! – раздражённо думает Елена Георгиевна, подавляя в себе нарастание чувства гадливости. – Что греха таить, недолюбливаю я Серафиму и не стану этого отрицать, но всё же жалею её, хоть и не стоит она того. Такую отвратительно привередливую, взбалмошную, издёрганную стерву ещё поискать: бесцеремонная, мастер извращать любые добрые слова и намерения. Не угодишь ей ничем. Но и в её голосе случается услышать грустный оттенок одиночества. Не клеится у неё собственная жизнь, вот и вымещает обиду на окружающих. При таком завистливом характере она в принципе не может быть счастливой. Никому такой судьбы не пожелаю. Ведь её жизнь, как ни странно, – сплошное разочарование. А шеф тоже хорош! Полагается на мнение секретаря и не считает нужным самостоятельно думать, подмечать. Что-то я сегодня ною не в меру. Устала. И нездоровится».
Мелькнул у Елены Георгиевны вихрь мыслей и исчез, не оставив в сердце следа, словно испарился. И минутная горькая отчуждённость, и отрешённость тоже сошли на нет. Привычно проглотив незаслуженный упрек (на часах ровно 17.00) – не заводиться же по всякому пустяку! – она садится около третьего окна, стараясь удобней приладиться к тёплой батарее отопления, и оглядывает зал: женщины составляют большинство. Александра с кафедры теоретической физики уже тут. Сидит с ощущением полной непринуждённости и уверенности, приходящей с годами в результате твердого осознания того, что ты всегда находишься в центре внимания студентов, которые тебя или обожают или боятся. Надя вошла с непоколебимой грацией достоинства. Серой мышкой проскочила в конец зала задерганная домашними заботами Марина.
Елена Георгиевна перевела взгляд на унылые, давно не ремонтированные стены, оскалившиеся рядами ржавых гвоздей и болтов, на местах крепления висевших здесь когда-то портретов учёных. Мельком взглянула в угол у сцены на рулоны обветшалых, линялых плакатов и схем, на обтрёпанные провода облезлых приборов, сложенных вдоль стены, на шкафы, забитые готовой к списанию аппаратурой, зияющей выпотрошенным нутром. Тихая, выматывающая тоска легла на её сердце. «Экономика в столбняке. Когда-то рекомендовалось раз в десять лет заменять все приборы новыми, более современными и совершенными или выдаваемыми за таковые.
Моему нынешнему руководству можно только посочувствовать. Как это ни прискорбно, задержка зарплаты за последние годы стала самым обычным делом. Всем приходится не сладко, но не бастуют, до этого дело не доходит. Сумеем пережить и эти неприятности. Люди не хотят добросовестно работать, на сторону глядят, подработки ищут. А может, причина гораздо глубже, чем принято считать? Рискну предположить, что это в самом деле так. Десятилетиями, веками, подневольно, за копейки, без стимула…
Много ли сейчас найдётся желающих усердно вкалывать задаром? Находятся, конечно, но редко. Раньше, при Союзе, больше было фанатично верящих в лучшее будущее. Хотя и в недавние времена только высунешься – тебя по макушке. Поддаваясь искушению добиться определенных высот, работая с присущим мне энтузиазмом и рвением, я сама многократно имела возможность в этом убедиться. И плевать было начальникам на моё справедливое возмущение.
Первый особенно запомнился. По молодости я не понимала очевидной, казалось бы, причины его недовольства моей активностью и посему постоянно попадала в немилость. Не ценил, в бараний рог сгибал, не допускал проявления инициативы. Потом закралось подозрение, что не нуждается он в деловых и энергичных, мешают они ему жить спокойно, в своё удовольствие. Хочет, чтобы хвалили только его. А «некоторые» тут высовываются без его ведома! Шоры наивности сбросила, но всё равно долго маялась. «Привычка к труду благородная» одолевала, потому и продолжала под ногами у него путаться. Никак не могла стать пассивной, хоть и поутихла немного.