Для начала напомнила, что нельзя вечно ускользать от жизни, надо ведь и делать что-то, особенно если на плечах есть «котелок», который к тому же неплохо варит. Потом ломала голову над тем, как «выбить» и в какой необидной форме преподнести ему материальную помощь, по детдомовскому стеснительному недоразумению казавшуюся ему оскорбительной.
В необременительной форме поддерживала первые пробы сил, настаивала на его участии в своих экспериментах, ничего не выгадывая для себя (факт поддержки уже сам по себе немаловажный для начинающего аспиранта), не заботясь о своём приоритете, спешила на выручку. Помогала опериться, чтобы не проглядели талант, чтобы не утонул он в океане посредственностей, не затерялся. Зарезервировала ему место в своей группе, застолбила для него отдельный договор, умышленно заставляя распоряжаться самостоятельно, тем самым испытывая. Во всяком случае, как мне теперь кажется, вмешивалась в его дела ровно настолько, насколько это было необходимо, чтобы не позволить ему ошибиться и сломать себе шею. Но взыскивала за ошибки строго.
Зная его несдержанность, советовала поостеречься в словах, чтобы ненароком не сорвал защиту диссертации. Объясняла, что неосторожное высказывание может стоить ему карьеры. И я склоняюсь к мысли, что и тогда он не всегда принимал к сведению и учитывал мои замечания, часто не делился своими соображениями и попадал впросак, потом закипал от злости на себя. В состоянии сильной запальчивости пытался всё бросить. Один раз сбежал, словно под ногами у него горело, потом смущённо и обречённо каялся. Трудно одолевать себя. В этом и была его беда. Но ведь сумел!
Могу сказать без лишней скромности, что я снисходительно прощала ему случайно нанесённые обиды, полагая, что его частые приступы раздражительности могли быть естественным следствием постоянного чувства неуверенности, даже ощущением некоторой неполноценности, сформированной безрадостным детством. Воспринимала насмешки над ним как издевательства над собой.
Некоторые из сотрудников считали, что Суханову предназначено – в силу его какой-то патологической незащищённости, наивности и мнительности – быть козлом отпущения. Ему, естественно, это было не по душе, он не выдерживал несправедливого давления, обидно-снисходительного отношения и, нимало не задумываясь, решительно, как в реку головой, кидался на обидчика и наносил оскорбления действием, по принципу: кто сильней, тот и прав. За подобные «фокусы» своего строптивого ученика не раз доводилось выслушивать от шефа нарекания. Сам заведующий кафедрой не позволял говорить с аспирантами в уничижительном тоне, всегда стремился отыскать в них хорошие черты, поддержать. Конечно, это совсем не значит, что он закрывал глаза на их недостатки, но считал, что направлять заблудших в нужное русло – дело научных руководителей.
Из поведения Суханова отнюдь не следовало, что он был хулиганом. Воспитанности не хватало. Её основы должны закладываться в детстве. Взрослому эти азы воспринимать много трудней: ломать себя приходится. Вот и ходила за ним первое время буквально по пятам, в уши надоедливо жужжала. Каюсь, было такое. А что поделаешь? Слишком сырой был материал.
Постепенно приучала Алексея к мысли, что он талантлив, что обладает смелым, нешаблонным умом, ничем не ограничивала его в плане научных идей. Случалось, из-за своего болезненного чувства долга изводила его нравоучениями, помогая избавляться от вредных черт характера. Он тогда ещё неспособен был осознать, как много я для него делала, поэтому горячился, перебарщивал, считал мои воспитательные беседы совершенно бессмысленными. Утверждал, что ему достаточно намекнуть или хотя бы подсказать, а не вдалбливать. Позже он в этом мне сам честно признался. Покаялся, так сказать.
Я ценила его яркую научную индивидуальность, ювелирную точность экспериментов, и именно это давало мне право иногда быть с ним очень даже не строгой. С доброй радостью следила за его успехами, не скупилась на похвалы, надеялась, что заткнет за пояс многих. Внушала: выше цель – интереснее жизнь. И со временем он вписался в команду моих аспирантов, стал украшением нашего маленького коллектива. А сколько было радости, когда мы с ним «запустили» в жизнь его первый проект!
Результат не заставил себя ждать. Мои усилия стали приносить плоды: он пошёл в гору, обставил однокурсников, первый из них защитился. Долго ходил в состоянии ликования и радостной приподнятости. Был в восторге от своего успеха, смущался от внимания. Но в нём не было самодовольства. Он был так мил в своём искреннем счастье. «Прочь сомнения, я настоящий, признанный ученый. Я ещё многое смогу», – ликовало его сердце. Во всяком случае, не возгордился непомерно, как, скажем, некоторые, с честью вынес испытание медными трубами. А ведь всё в его жизни могло сложиться иначе.