– Ваша мать. Но если бы это вы оказались на моем месте, она, вне сомнений, предпочла бы вас, – возразил Доминик. – Я не знал, что вы настолько не любили Юнити. Вы всегда обращались с ней крайне обходительно.
Его собеседник поднял брови:
– Неужели вы ожидали, что я буду грубым с ней под кровом моего отца? Она прекрасно знала, как именно я отношусь к ее воззрениям.
Доминик действительно мог вспомнить несколько в высшей степени неприятных столкновений между Мэлори и Юнити Беллвуд. Предметом их служили в основном две темы: ее насмешки над его абсолютной верой в Римско-католическую церковь и ее учение, а также куда более тонкое ехидство по поводу целибата[6], к которому его обяжет сделанный выбор. Делалось все это достаточно аккуратно. Если бы Кордэ не знал Юнити так хорошо, если бы он был ровесником Мэлори, а не сорокалетним вдовцом, достаточно хорошо знающим женщин, он мог бы и не заметить глубокого подтекста в ее словах. Намеки делались достаточно легко, реплики имели двойное значение. Доминик мог не понять ее взгляд или смех, ее мнимую застенчивость вблизи, a потом улыбку. Мэлори и сам не был вполне уверен в том, что она имеет в виду. Он понимал только, что забавляет ее, и не разделял этого веселья. Неудивительно, что теперь он не скорбел по этой девице.
– Вы считаете, что я вел себя слишком сдержанно, чтобы сказать ей об этом! – возмутился Парментер-младший. – Позвольте уверить вас в том, что я знаю, во что верю, и никому не позволю безнаказанно богохульствовать так, как она это делала в моем присутствии. – В жестких словах его звучало довольство собой. – Эта особа полностью сбилась с правильного пути, и ее нравственные нормы были попросту отвратительными. Однако я всей душой предпочел бы убедить ее в собственной ошибке, а не причинить ей какой-то вред. Как, думаю, и каждый в этом доме. – Он глубоко вздохнул. – Этот день стал днем трагедии для всех нас. Надеюсь, что мы переживем ее без больших потерь. – На какое-то мгновение молодой человек посмотрел прямо в глаза Кордэ. – Мне нечем утешить отца. Сейчас он нуждается в вере, a мои убеждения слишком глубоко расходятся с его собственными, чтобы оказать ему какую-то помощь.
Невзирая на высокий рост, Мэлори казался совсем юным, похожим на ребенка. Под недовольным выражением на лице его скрывались печаль и смятение.
– Мы слишком далеко разошлись в самых существенных вопросах, – добавил он. – Похоже, ваша вера коренится в чем-то более глубоком, чем слова и способ заработать себе на респектабельное бытие. Я все время думаю об этом, после того как мне удалось взять себя в руки, однако не могу придумать ничего, что можно ему сказать. Слишком много лет разногласий пролегли между нами.
– А не настало ли время забыть эти разногласия? – предположил священник.
Мэлори напрягся всем телом и, даже не думая, торопливо проговорил:
– Нет. Не надо, Доминик, бога ради! Если Трифена права, возможно, что он хладнокровно столкнул эту женщину вниз с лестницы, обрекая ее на смерть! – Голос его наполнился откровенной паникой. – Ну что может сказать ему любой член нашего семейства? Ему нужен духовный совет! Если он действительно совершил этот жуткий поступок, то ему следует в какой-то мере примириться с этим, признать его, а потом обратиться к своей душе в поисках покаяния. Я не могу просить его об этом! В конце концов, он – мой отец!
На лице его, обращенном к Доминику, застыло беспомощное, полное горя выражение, и помочь ему никакими словами было нельзя.
– В вашей вере нет исповеди… нет отпущения грехов! – Едва сдерживаемая ярость искривила рот молодого человека. – Вы избавились от этого таинства, когда Генриху Восьмому понадобилось развестись, чтобы жениться на Анне Болейн. У вас не осталось ничего для дней самого тяжкого испытания, тьмы кромешной, когда одни только благословенные таинства подлинной церкви могут спасти тебя!
Мэлори поднял голову и расправил плечи. Можно было подумать, что его ждет настоящий бой.
– Если он убил ее и желал этого какой-то частью себя, – ответил Кордэ, душа которого отказывалась признать подобную мысль и никак не могла поверить немыслимым словам Виты, – тогда для того, чтобы примириться с собой, ему потребуется нечто большее, чем утешение или совет, полученный из чужих уст. – Он резко взмахнул рукой, прогоняя такую мысль. – Тут нельзя просто сказать «прощаю тебя» – и все рассеется. Тут нужно познать разницу между тем, какой ты есть, и тем, каким должен быть, и понять ее! Нужно…
Священник умолк. Мэлори был готов к долгому теологическому спору об истинной Церкви и ее таинствах, о еретической Реформации. Он уже набрал в грудь воздуха, чтобы начать спор. Это было легче, чем обратиться к стоявшей перед ними реальности.