— Многообещающим, но еще не реализованным. Кроме того, она не представляла угрозы для других певиц. Мици уже покинула труппу.
— Вы говорите о Мици Браунер? — уточнил Вертен.
Фон Мильденбург оценила его осведомленность улыбкой.
— Как я вижу, имею честь принимать у себя любителя оперы.
Вертен пропустил это замечание мимо ушей, уставившись вместо этого в лицо певицы, направляя ее, как пастушья собака загоняет овцу на тропу, к той теме, от которой она упорно норовила уклониться.
— Да, Мици Браунер, — продолжила фон Мильденбург. — Она уехала в Аахен. Это не блестящий театр, но, в конце концов, время ее успехов миновало. Да и внешность не та, чтобы исполнять роли субреток. Так что у девицы Каспар была полная свобода действий.
— А как насчет романа фройляйн Каспар с Малером? — гнул свою линию Вертен. — Были ли…
— Озлобленные, ревнивые и отвергнутые с презрением любовницы, готовые выцарапать ей глаза? — договорила она за него. Затем певица тихо рассмеялась: — Едва ли. Хотя он пробыл здесь менее двух лет, Малер, насколько я понимаю, одержал несколько побед. Но никаких обид после этого у них на него не было, как не было между мной и Малером. Нельзя зажечь огонь в бутылке. Мы, артисты, признаем это.
— Стало быть, ничего такого низменного, как ревность, здесь замешано быть не может, — протянул Вертен.
— Если вам это нравится, можете относиться к этому скептически, — внезапно рассердилась певица.
«Здесь мы на подходе к чему-то», — промелькнула мысль у Вертена.
— А разве артисты выше обычных человеческих чувств? — настаивал на своем Вертен.
— Как я могу объяснить это кому-то, кто не связан с искусством?
— О, прошу вас, мадам, — вмешался Гросс. — На самом деле господин Вертен — публикуемый писатель. Его короткие рассказы заслужили высокую похвалу.
Вертен пристально взглянул на Гросса, однако криминалиста слишком развлекало все это, чтобы обращать внимание на коллегу.
— Я и не знала, — удивилась фон Мильденбург, повернувшись к Вертену.
— Это — одна из причин, почему господин Малер решил воспользоваться его услугами: потому что ему понятен артистический темперамент. Он принадлежит к вашей когорте.
Как обычно, Гросс полагал, что кашу маслом не испортишь, но Вертена позабавило увидеть, как певица изменила свое отношение.
— Тогдавы поймете, — заявила она, пододвигаясь в кресле и наклоняясь к нему, как будто хотела поделиться каким-то секретом. — Видите ли, ревности такого рода быть не могло. Я хочу сказать, что Малер хочет обладать женщиной, но не физически. Ему нужна ее душа, а не ее тело. Его завоевания были духовными, а не плотскими.
— Вы хотите сказать, что вы и он…
— Именно. Как если бы в постели между нами лежал меч. [42]Поэтому отвергнутых с презрением любовниц не было. Любовниц не было вообще.
Глава пятая
Заключению временного перемирия между Вертеном и Гроссом способствовала смерть.
Тощий как жердь сыскной инспектор Бернхардт Дрекслер направил свои стопы в маленькую квартиру в Первом округе. Трое мускулистых полицейских коротали время в непринужденных позах у двери, ожидая, пока Вертен и Гросс покончат со своими делами. С лица самого внушительного из них, здоровяка с таким лиловым и пронизанным венозными жилками носом, что предположительно его хозяин поглотил большую часть вина годового сбора винограда в Бургенланде, не сходило выражение глубокого потрясения. Его могучие руки были сложены на груди как вызов.
У Вертена не было четкого представления о том, что же они все-таки ищут, но Гросс настоял на обследовании, и они прибыли на место как раз вовремя, чтобы предвосхитить какой бы то ни было первоначальный полицейский осмотр. Личная любезность со стороны Дрекслера, с которым Вертен ранее никогда не встречался. Посланный весной в Черновцы для прочтения ускоренного курса, венский инспектор сошелся с Гроссом на почве коллегиальных интересов. Далекие от дружеских, отношения между ними были профессиональными и в высшей степени состязательными.
Не далее как вчера Гросс посвятил инспектора в дело Малера, но Дрекслер совершенно уместно заметил, что, пока не имело место преступление, не может быть и расследования. Смерть фройляйн Каспар была отнесена на счет несчастного случая. Естественно, Гроссу это было известно. Он, собственно, отправился к Дрекслеру безо всякого расчета на то, что делом займется полиция. Вместо этого он хотел получить доступ к внутренним сведениям: если произойдет какой-то случай, связанный с событиями в оперном театре, то Гросс должен знать о нем.
Таким случаем стала смерть Фридриха Гюнтера. Гюнтер, музыкант Венского филармонического оркестра, играл также и в Придворной опере — в качестве третьего скрипача.
Обнаруженный своей служанкой, явившейся убирать в девять часов утра, Гюнтер висел на сдавившем шею шнуре от занавеси с кистями зеленоватого цвета оттенка ликера «Шартрез», привязанном к латунной люстре в гостиной. Под ногами валялся на боку стул, имитация стиля жакоб. [43]Вертен и Гросс заявились, когда тело еще висело: при виде опухшего красно-синего лица адвоката едва не стошнило.
В то же время Гросс был прямо-таки пленен покачивающимся трупом, обходя его со всех сторон, тщательно изучая ковер на полу сильным увеличительным стеклом, извлеченным из его сумки для расследования места преступления, с которой он никогда не расставался. Криминалист, что-то бормоча себе под нос, обследовал ковер с еще более близкого расстояния, а затем бросил быстрый взгляд на самого здоровенного из полицейских, который все еще стоял в своей позе со скрещенными руками на груди.
— Полагаю, вы носите ботинки сорок седьмого размера, офицер.
Это не было вопросом.
Полицейский утвердительно кивнул, изумление на его лице сменилось подозрением.
— И вы нарушили самый основной принцип поведения на месте преступления, — Гросс повысил голос, — не затаптывать улику.
— Я не знал, что самоубийство — это преступление… сударь. — Глаза полицейского дерзко блеснули.
— Прекратите, Шмидт, — предостерег его Дрекслер. Затем обратился к Гроссу: — Их вызвали из местного полицейского участка. Я прибыл вовремя, чтобы помешать им перерезать веревку.
— Мы думали, что люстра может сорваться в любой момент, — доложил полицейский Шмидт, переходя к обороне.
Гросс оценил состояние люстры.
— Если она выдержала первоначальный рывок, то будет держаться. — Он смерил взглядом расстояние от стула до ботинок жертвы, раскачивающихся перед ним. — Вы трогали что-нибудь? Переставили? Стул, например?
Шмидт покачал головой. Прочие полицейские молча застыли рядом с ним.
— А вы, офицеры? — Гросс обратился к двум другим.
— Нет, сударь, — отрапортовали они в один голос.
Пока Гросс доставал из своей сумки рулетку и кусок мела, Вертен оглядывался в комнате.
Гюнтер явно был холостяком. Если бы все еще всхлипывающая в кухне служанка уже не поведала ему об этом, красноречивым свидетельством тому являлись размер и обстановка квартиры. Например, никакая жена не допустила бы этой дешевой мебели — подделки под стильную, которой Гюнтер заставил свою квартиру. За небольшой аркой слева располагалась столовая. Окрашенные в темный цвет стулья, сгрудившиеся вокруг стола, были на пару оттенков светлее и в стиле ренессанса. Стул, на который Гюнтер взобрался перед тем, как удавиться, был из столовой. В гостиной рядом со столиком с наборной столешницей маркетри [44]располагалось единственное массивное кресло весьма дурного вкуса. На стенах висели репродукции прекрасных творений искусства: Вермеер, Хальс, Брейгель. Гюнтер питал склонность к голландской и фламандской школам, к внешним атрибутам культуры, но в этом не замечалось ни последовательности, ни вкуса. Вертену не требовалось заглядывать в маленькую заднюю комнату, дабы убедиться, что она наверняка меблирована односпальной кроватью и похожим на пещеру гардеробом, оба предмета в угнетающем старонемецком стиле. Или, возможно, опять поддельный жакоб.
42
Будучи вагнеровской певицей, фон Мильденбург приводит сравнение с оперой Вагнера «Тристан и Изольда», где рыцарь Тристан клал в постель меч между собой и своей возлюбленной, дабы не нарушить данную им клятву.
43
Династия французских мебельщиков Жакоб, работавших в XVIII–XIX веках и создавших собственный стиль мебели из красного дерева, отделанного рифлеными полосками латуни.
44
Вид мозаики из фигурных пластинок фанеры, различных по цвету и текстуре, наклеиваемых на основу.