Озирис, Вишну, Будда, Адонис, Загрей, Прометей, Геракл, Бальдер, Христос, Али, Изида, Da Mater, Богородица, — Фатима, и др. — символы человечества в его искупляющем, безвинном и самоотверженно–целесообразном страдании. И смело человечество провозгласило: страдающий героизм — это тоже бог. Оно посадило свое любящее страдание, муку любви, рядом с престолом бога, одесную всемогущества.
Но этим оно в глазах своих опустошило свою душу. Все свое лучшее подняло оно до неба, на земле не осталось ничего. Искупляющий героизм стал пришельцем небес, рукой, протянутой с неба, а не порывом земли к небесам.
Там, где искупитель оставался героем — он начинал перерастать бога и бросать ему упреки в несправедливости, в жестокости. Там, где он становился богом сам — трагедия искупления грозила превратиться в чудовищную трагикомедию: бог, утоляющий свой гнев собственными страданиями, бог, прощающий людей за собственные свои заслуги, бог, приносящий себе в жертву собственного первенца. Чудесный миф о наивысшей жизни, мыслимый в период борьбы за совершенство, — исказился от соприкосновения с логикой богословской, превратился в запутанный, непостижимый догмат.
А между тем логика здравого смысла гнала вперед логику богословия. Человек все выше поднимал своего бога. Уж абсолют, так абсолют. Перед его сверкающим совершенством исчезало все, природа становилась делом рук его, и религиозное противоречие начинало резать глаза. Ан. Павел восторженно учит в послании к Римлянам: «Писание говорит Фараону: для того самого я и поставил тебя, чтобы показать над тобою силу мою, и чтобы проповедано было имя мое по всей земле. Итак кого хочет милует, а кого хочет ожесточает. Но вдруг возникает вопрос: «Ты скажешь мне: за что же еще обвиняет? Ибо кто противостанет воле его?»
Что ответить богослову. «А ты, кто человек, что споришь с богом. Изделие скажет ли сделавшему, зачем ты меня так сделал. Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого?»
Удовлетворит ли подобный ответ гордое сердце нового человека? Где твоя справедливость, Бог? Ты вновь превращаешься в капризного тирана!
Монархия с её самоуправством, лестью, запретом рассуждать — изгадила лик Божества. Вместо идеального Отца мы постоянно встречаем Царя. Но Бог–Отец немыслим рядом с миром, лежащим во зле, Бог–Царь неприемлем выросшей совестью человеческой.
«Боги это человеческие чувства, вложенные людьми в природу. Когда человек заметил, что природа не имеет его чувств — боги умерли. Но смерть их знак, что они не нужны больше человечеству». Это слова бельгийского поэта Верхарна. Они глубоки. Человечество бьется в сетях своей богословской головоломки, пока боги нужны ему, оно ищет исхода, оно в полуотчаянии восклицает: Credo quia absurdum. Потеряв бога раньше времени, сердце истекает кровью. Чудесным образчиком поэзии, рождаемой горем по преждевременно умершему богу, являются поэмы и письма Ленау.[22]
Но наконец человечество может отпустить богов с миром. Они отслужили.
Götterdämmerung. Второе решение религиозной проблемы
Основной причиной умирания богов является рост человеческой самоуверенности перед лицом природы. Победа мысли недостаточна для окончательного поражения предрассудков. Что из того, что мысль Демокрита постигает мир без творца, и явления природы без скрывающихся за ними духов? Что из того, что Эпикур основывает мораль чисто человеческую, сводя её к правилам наиболее счастливой личной жизни? Что из того, что Лукреций побеждает страх смерти и произносит великие слова:
22
Мною переведен его «Фауст» и в предисловии даны изложение и анализ его религиозно философских поэм. «Фауст» Николая Ленау изд. «Образование»