Христианство несомненно ниже маздеизма в культурном отношении. Недаром император Хозрой обдавал презрением христиан. Для него это были ненавистники труда и любители праздности, люди, пребывавшие в грязи, изнурявшие плоть воздержанием от удовлетворения естественных потребностей, превращавшие жизнь свою в мелкую войну с искушающими их мелкими бесами.
Отрицать в чистом христианстве осуждение труда, благосостояния, земного прогресса — могут только лицемерные спасатели религии.
Все эти типичные Марфы, духовные и светские, выбиваются из сил, чтобы примирить христианское мироотрицание со своим мещанством. Труд они лишают религиозного характера, постоянно возводя очи горе и замечая, что конечно небесное сокровище выше земного, а христианскую последовательность они калечат ради практических задач жизни. Что такое труд, богатство, заботы, накопление, хозяйство, если оно не освещено высшей идеей движения к совершенству вида, к расширенному творчеству, к свободе, к цветущей, прекрасной, выпрямленной жизни. Что такое все труды человека на земле, если они не поняты, как строительство, как пересоздание мира на началах разума для бесконечно ширящегося наслаждения красивого, сильного, уверенного, смелого, разумного существа, каким становится человек? Вне этих перспектив, вне религиозно–философского понимания хозяйства — они только служение Мамоне, только суета–сует. Но ангелоподобные Марфы боятся признать единоспасающими труд и богатство, потому что тогда труд сказал бы: если я один спасаю, и цель в богатстве, т. е. в возможности широко удовлетворять потребности и мощно расти, опираясь на приобретенные уже трудом блага, — то значит я господин, и богатство принадлежит труду, и труд должен взять его себе, эту свою единственную земную награду. «Нет, нет» пишут пасторы, профессоры и прочие Марфы: «выше всего добродетели, скромности, терпения, умеренности, послушания, за это обрящете венец нетленный. А труд это так себе, это временное занятие в краткий миг земной жизни. Трудиться надо не для того, чтобы стать богатым, наслаждаться и расти, а для того, чтобы на небе были тобою довольны. Там заплатят духи. Богатство — оно даже вредно. Ох! пожалеем бедных миллионеров… как–то попадут они в царство небесное?» Жалкие Марфы, пекущиеся о многом, но трусливо взглядывающие иногда на Христа, нет — нет подбегающие к нему с любезным словом или жалобой на ленивую Марию.
Но трудовой человек презрительно отталкивает половинчатое кропание Марфы и проходит мимо экстазов экзальтированной Марии: он строит прочно, широко. В труде строительства находит свое наслаждение. От скорби жизни бежит к работе и, кладя камень на камень для царского дворца божественному внуку, своему родному, любимому отпрыску, он говорит, любуясь уже сделанным, восторженно довершая в фантазии то, что осталось сделать; «Если не я, то ты». Как много скорбного, грязного, немощного отойдет в историю, когда ты вступишь в жизнь, сияющий новый человек. Но помни, что красота твоя выросла на моем страдании. Не успокойся же, не почий на лаврах, иди вперед, мечтай о прекраснейшем. Нет предела нашим желаниям. Расти жизнь, да будет Бог в мире; воздвигнем бесконечность разумно–властного духа перед бесконечным разнообразием природы; да восстанет на прекрасном, необразимом пьедестале универсума и прошлого сияющая фигура человека–бога, краса которого лишь слабо мерцает в моем воображении, сладко волнуя мою душу полуживотного, душу твоего предка, бедного, немощного, но сильного в своей вере равного тебе, могучий, гармоничный, равного тебе в своей тоске по идеалу и в самоотверженном кличе: «вечно вперед!»
Ни одна религия не подошла так близко к нарождающейся религии труда, как маздеизм. Зороастр один из величайших пророков человечества. Но самое ценное в его учении отнюдь не унаследовал самозванец Заратустра, он не заменит своим красивым и трагическим кокетством величавый образ перса, смотревшего далеко вперед, первым увидевшего новую землю, новое небо и царя человека меж ними.
Чтобы вновь найти ту же нить, затерявшуюся с падением персидской культуры — нужно миновать и мраморную Элладу и железный Рим и темное средневековье и беспокойный Ренессанс и только в «Атлантиде» Бекона Веруламского, одного из основателей эмпирической науки, найдем мы отсвет веры в труд и прогресс. Дальше — Кондорсэ, великий Сен–Симон, Маркс. Растущая вера в труд, по мере роста техники. Новая постановка вопроса о богатстве и справедливости. Первый аккорд финала мучительной увертюры, пережитой человечеством.