Отсюда нетрудно сделать вывод, что рядом с ароматом розы железный закон природы создает и общественный строй, и геккельянец не обинуясь может при случае повторить слова Сквозника–Дмухановского: «Это самим Богом установлено, и вольтерьянцы напрасно против этого говорят:"
В самом деле, что такое пигмей — человек перед лицом космоса?
Другой крупный космист восклицает:
«Предположить, как это делает современное воспитание в школах Франции, будто в природе нет морального и интеллектуального принципа, будто материя бездушна — значит совершить чудовищную ошибку, которая приведет к царству разбойников(!). Человек — житель довольно ничтожной планеты, тяжелой как кусочек свинца, крошечной, в миллион раз меньшей, чем солнце, которое держит ее повисшей в своих лучах. Это солнце, миллион раз превосходящее величиною землю, является лишь маленьким атомом звездной системы. Например Сириус более чем в миллион раз превосходит солнце. Но и Сириус пылинка в бесконечности звезд, ибо млечный путь в своем экваториальном сгущении представляет собою 18 миллионов систем. Этот земной человек бесконечно малый на бесконечно малом ничего не видит, не слышит и не знает. Жалкий организм его одарен всего пятью чувствами, из которых четыре не играют почти никакой роли для познания, так как свидетельствуют лишь о явлениях крайне близких. Только зрение позволяет ему иметь некоторое представление о вселенной. Но что за скудное представление? Оптический нерв приспособлен к восприятию вибрации между 400 и 765 триллионами в секунду. Ниже и выше этой границы ничего не существует для человека. У него нет электрического нерва, нет нерва магнетического, нет нерва ориентирующего, у него нет ни одного чувства, могущего поставить его в непосредственную связь с реальностью (?). И этот–то ничтожный атом воображает, что может судить бесконечность!»
Вот сколько причин для крайней скромности в суждениях. А раз вселенная так велика, не ясно ли, что она разумна? И сколько еще ученых аргументов можно привести в доказательство этого положения. А проникнувшись благоговейно трепетной скромностью и сознанием ничтожности земной жизни — никто уже не сделается «апашем», нам перестанет грозить «царство разбойников», и царство «messieurs comme il faut» упрочится. У Иосифа Дицгена чувство универса было развито отнюдь не меньше, чем у г. Камилла Фламмариона, астронома для дам и столпа церкви спиритов, которому принадлежат вышецитированные строки, но он знал в то же время, что такое действительно наблюдаемый нами дух. Он говорит: «Кто признает разум, этот рычаг всей систематики и закономерности, продуктом естественных причин, не может игнорировать систематической закономерности природы. И все же единственный существующий дух — это дух человека. Ни в беге звезд, ни в яйцах кукушки нет сознания; нет понимания в постройке улья и в голове муравья или обезьяны; и только в форме работы человеческой мысли сознание заслуживает названия духа или разума. Наш дух это высшее существо».
Дицген, правда, пожалуй даже чрезмерно боится, чтобы человек не возгордился, не оторвал своей духовности от природы, не забыл реальной связанности всего сущего, но он знает, где вершина реально–наблюдаемого, а не романтически — астрономо–спиритического универса: «Из хаоса мир доразвился до одаренного сознанием человека, на котором теперь лежит отрадная обязанность, и который способен повести к дальнейшему прогрессу нашу еще в достаточной мере хаотичную землю путем изучения и организации её сил».
Одно только спрошу: только ли землю? Но на первый раз, не правда ли, достаточно и земли.
Но если человеческий разум это разум наиразумнейший, — за что тогда зацепиться жрецу? Хотя бы и жрецу науки? Он не только хочет вещать истины, продиктованные ему универсальным разумом, т. е. откровенные, но хочет еще, опираясь на их бесспорность, поддержать царство рединготов над блузами: он так боится апашей, а без бога блузник, как известно, в ту же минуту обращается в «разбойника». Наука, в форме космизма, морально истолкованного, уже начинает функционировать в качестве охранительницы порядка. И она берется на полицейскую службу. Старик Бакунин давно уже предвидел эту опасность, учуял полицейского бога даже под фригийской шапкой, нахлобученной на него пророками Мамоны.