И так как добиться этого он не мог, то, спасая свой жизненный инстинкт, он громко заявил, что эта сбивчивая природа не настоящая, что есть другая, настоящая природа, природа идей, законы которой совпадают с законами ума, и что мир лишь искаженное её отражение. Платон был прав: человеческий разум должен добиться совпадения своих законов с законами бытия. Он стоял бесконечно выше тех, которые отказывались от этой религиозной задачи (примирения в этой области законов жизни и законов природы), но процесс этого примирения был страшно сложен. Его выполняет наука, так сказать, озаконивающая факты, но не урезывая их и не проклиная их, когда они не ложатся на её Прокрустово ложе, а видоизменяя самое ложе, так однако, чтобы оно не теряло при этом своего человечески разумного характера. Колоссальный опыт показал, что, идя таким путем, человек приходит к прочному сознанию действительности. Платонизм был аберрацией жизненного инстинкта. Стремясь к красоте мышления, он облегчил свою задачу, подменив настоящий мир — миром призраков. Несовершенства своего слишком прямолинейного, циркулеподобного разума он объявил священными и перенес обвинение на факты.
Вся метафизика есть подобная аберрация, она права в глубине своего инстинкта: «хочу совпадения законов разума и мира, прозрачной понятности мира для разума, разумности его.» Но она не права, когда по ребячески ругает мир за то, что он непонятен, и выдумав другой, более простой и легкий с надменностью короля из дома умалишенных декретом дарует ему звание высшего мира.
Мы знаем, что философская мысль Эллады до Платона шла более правильным путем. Ионийская школа наивно верила в тожество разума и бытия. Ионийцы не ощущали разрыва, мир был для них целен. Пифагору не приходит еще в голову мысль строить иной мир и переносить свое познание из мира реального бытия в мир бытия (мнимого бытия) идеального. Для него мир един, но у него есть благородные части (светила), где законы математики (гармонии) легко применимы, и неблагородные, где чистая математика бессильна. Но путем музыкального воспитания человека, внесения музыки, т. е. ритма в жизнь общества, Пифагор надеется помочь математизации так сказать «юдоли скорби». Это потому, что Пифагор делает еще героические усилия подчинить социальный хаос (демос) порядку (аристократии). Платон же совершенно безнадежен в этом отношении. В этом мире ему, идеологу явно вытесняемого из жизни класса, делать нечего: к чему же тратить усилия на достижение идеала, обратим взоры на тот берег, осведомимся о загробной нашей участи.
Биологический инстинкт в ощущении и движении. В «Законах» Платон говорит, что всякое животное может двигаться, играть, развиваться, но человеку дано вносить в свои движения ритм и пластическую красоту — танцевать. Всякое животное любит кричать, голосить, но человек вносит и сюда ритм и чистоту звука — поет. И когда поет и танцует — радуется. Дело в том, что не только мозг, но и весь организм имеет свои законы, продиктованные самим его строением. Он живет, приспособляясь к воздействиям среды и в то же время не нарушая своей планомерной организованности. Совершенный организм, развившийся где–нибудь в мире богов, вне давления живых фактов, при проникновении в жизнь нашей планеты разрушился бы. Организм, пассивно приспособляющийся к среде, перестал бы быть организмом. Итак, Платон прав когда говорит: прекрасный танец и прекрасная песня вот настоящая походка и настоящий разговор людей. Но из того, что в жизни нельзя все время петь и плясать, делая из пения песен и пляски прославление добродетели, которая по Платону отождествляется с высшим божеством, Платон делал вывод, что человек заблудился в каком–то чужом ему мире.
Платон презирал труд, усилие. Труд принижает, калечит человека, трудиться недостойно свободного. «Хочу, чтобы законы ритма и пластики подчинили себе жизнь.» И правильно. Для нас это значит — сделать труд приятным, творческим, истинным наслаждением, а чисто механическую притупляющую работу сбросить на стальные плечи машин. Но это целая огромная программа. Этой религиозной задачей (примирение законов жизни и законов среды) занимается теперь техника. Платон разрешал до известной степени задачу, деля людей на классы и сбрасывая хозяйства, труд (ремесло) на метэков и рабов. Он, по–видимому, не замечал всей чудовищности подобного решения задачи при свете идеального представления о человеческом достоинстве. Но и аристократизм a l'outrance не спасал «господина» от забот и неприятностей. Нет, земля не создана для блаженства.