Камелия знала, что матушка боится сорванного завтрака. Джереми выглядел спокойным, и лицо его не менялось, будь он на церковной службе или дома за семейным столом. «Издержки профессии», - жаловалась Берта и становилась хрупким сосудом, куда стекалось не только её волнение, но и отца.
Вот и сейчас она почти незаметно постукивала вилкой по белому краю тарелки и кусала губы, изредка кидая неодобрительные взгляды на Камелию.
- Матушка, а если Бадди не хочет об этом рассказывать? - Камелия сделала глоток чая, чувствуя, как тепло растекается по горлу, и отставила чашку.
Она ощущала, как в груди поднимается шторм, способный смести всё в округе. Она не знала, откуда он появился, и не могла унять его.
Обеспокоенный взгляд матери сменился холодной строгостью, и Камелии показалось, будто стены гостиной покрылись ледяной корочкой и бордовый цвет обоев растаял, оставив за собой лишь промозглую серость.
- Камелия, всё в порядке, - Бадди улыбнулся и на короткий миг сжал её запястье длинными пальцами. Улыбка светилась дружелюбием.
Берта постаралась придать себе равнодушный вид. Тишина в доме стала звенящей.
- Что ж, Бадди, быть может, всё-таки расскажешь о своих каникулах? - в разговор вмешался отец. Голос, высушенный табаком, звучал непоколебимо.
- Да, конечно.
Бадди улыбался так непринуждённо и искренне, что матушка и отец невольно улыбались ему в ответ. Семейный завтрак растворялся в шуме, который звучал в голове Камелии. Звуки напоминали шум прибоя, и Камелия ждала, что тёмные волны вот-вот поглотят их дом.
Камелия вела пальцем по краю фарфоровой чашки, чтобы сосредоточиться на голосах, которые не давали ей упасть в пропасть морока, но тошнота всё равно подкатила к горлу, а лёгкие сдавило рёбрами. Дышать стало больно.
Она опрокинула чашку на стол, и чай растёкся коричневым пятном по накрахмаленной скатерти. Наваждение утягивало, словно болото. Гостиная погрузилась во мрак, и Камелии виделись тёмные блестящие глаза в углу гостиной.
Миссис Говард, обеспокоенно взглянув на дочь, подозвала служанку и попросила её убрать опрокинутую чашку. Бадди сидел и не шевелился, будто боялся кого-то спугнуть.
- Всё в порядке, матушка, всё в порядке, - ответила Камелия на невысказанный вопрос матери и поднялась из-за стола, всеми силами стараясь не упасть. - Что-то здесь душно. Позавтракайте без меня. Приятно аппетита, Бадди, - она склонила голову в поклоне, облизнув сухие губы, и развернулась, чтобы подняться к себе в комнату.
Камелия не оборачивалась: сейчас она совсем не хотела случайно встретиться с тревожным взглядом Бадди, который она ощущала спиной.
В комнате, где никого не было, ей стало легче. Тошнота отступила. Камелия лежала на кровати и смотрела в потолок. Ей казалось, будто незнакомые тёмные глаза до сих пор следят за ней, а с наступлением ночи он снова придёт, только она, как и в прошлый раз, ничего не запомнит. В спальне витал запах гниющих водорослей. Камелия чувствовала его и пыталась вспомнить сон.
- У каждого есть выбор: забыть сон или остаться жить в нём, - шепнула Камелия в пустоту и прижала пальцы к вискам.
Голова кружилась, и боль пульсировала под кожей. Камелия закрыла глаза, не желая видеть, как стены расплываются и превращаются в кляксу. Мучила отдышка, и кончики пальцев немели. Кровь жаром прилила к лицу. Камелия поднялась и села напротив зеркала: щёки полыхали румянцем и привычная бледность спала. Лихорадочно блестящие глаза смотрели на отражение. Матушка, чтобы ободрить дочь, иногда говорила, что болезнь делает её благороднее. Кожа бледная, как фарфор, - о такой коже мечтают и знатные, и бедные девушки. Блестящие от болезни глаза, в которых плескалась жизнь. Самые смелые девушки пользовались глазными каплями с белладонной. Камелия ощущала, что жизнь таяла, как свечной воск. Нынешняя мода навязывала девушкам болезненный хрупкий вид, но Камелии хотелось, чтобы всё изменилось, и жизнь стала куда привлекательнее смерти. Лондон - отравленное сердце Англии, в которое по улицам, словно по жилам, стекается яд из выгребных ям.
Болеть чахоткой считалось возмутительным и достойным лишь уличных девиц. Так говорила матушка. Было принято решение говорить всем, что Камелию одолел бронхит. Доктор Фаррел, смутившись, согласился хранить тайну особняка Говард.
В полдень Берта заглянула к дочери в спальню, чтобы справиться о её здоровье и сообщить, что Бадди взволнован утренним происшествием. Вскоре она, словно вольная птица, упорхнула на поэтическую встречу. Провожая матушку взглядом у окна, Камелия знала, что та не вернётся до вечера. Как и отец, который уже ушёл на церковную службу.