Камелия дрожала и старалась не кашлять, сжимая губы. Проворные руки ощупывали шею и плечи, сминая одежду, и Агна всё время что-то бормотала себе под нос. Она встала за спиной Камелии и опустила широкие ладони на голову. Тихий голос убаюкивал, и тело покидал страх.
- Когда впервые тяжесть сковала твою грудь?
- В воскресный день на рынке, когда мы с миссис Крофтон ходили за продуктами.
- Расскажи мне об этом дне.
Камелия стала вспоминать лай собак, людские голоса и вой ветра. Люди толкались, кричали, и она помнила голодные взгляды. До сих пор слышала ругань хозяина бакалейной лавки, у которого бедняки украли яблоки.
- Всё было как всегда. Мы купили продукты и пошли домой, чтобы успеть к ужину.
Может быть, Камелия не хотела выдавать миссис Крофтон, ведь если Джереми узнает о порванном платье или суматохе, в которую они попали, то сразу уволит её. Может быть, Камелия просто боялась Агну.
Спустя полчаса Агна потушила свечу, зажав фитиль пальцами, и распахнула двери.
- У вашей дочери грудная болезнь, мистер и миссис Говард, - Агна достала из корзинки ивовую ветку и вложила в руки Камелии. - Если вы будете делать так, как я говорю, с Камелией всё будет хорошо.
Берта внимательно слушала травницу, а Джереми недовольно качал головой. Очень часто он не мог отказать жене, даже если затея казалась абсурдной.
Камелии предстояли долгие недели лечения. По ночам она стала просыпаться от кошмаров. Жажда мучила её: в горле пересыхало, а шея немела, и приходилось растирать кожу пальцами. Она мечтала, чтобы кошмары испарились в чёрном дыму, который окутывал дома сумраком. Сумрак поселился и в душе Камелии. Она лежала, глядя в потолок, и ждала, когда за окном рабочие зажгут фонари, но даже их свет не мог рассеять тьму, которую она ощущала кожей. Липкую и грязную, как туман.
На утреннем столе стало появляться больше овощей и фруктов. Кухарка каждый день варила гороховый суп, потому что, по словам Агны, он отпугивал хворь, как чертей ладан. На обед, если на стол снова подавался суп, в него клали несколько сырых улиток, которые должны были вытянуть болезнь из тела Камелии. Сначала она не хотела пробовать их, но потом отважилась. Улитки на вкус были как устрицы. В полдень Камелия прикладывала сухую ивовую кору к груди и лежала с закрытыми глазами, пока не начинала засыпать.
- Бог милостиво насадил деревья ивы и милостиво разрешил воспользоваться нам его дарами, - звучал в голове голос травницы, и Камелия вспоминала синие проворные глаза и цепкие, как крючки, пальцы.
К вечеру она принимала холодные ванны, а перед сном, после ужина, когда лихорадка не давала спокойно спать, выпивала микстуру с настойкой опия.
Каждую среду Камелия дышала парами кипящей смолы, и миссис Крофтон втирала ей в виски уксус. По воскресениям Камелия вместе с другом Бадди ходила слушать хор приюта Фаундлинг близ Грейз-инн. Их сопровождала компаньонка, которая всегда молча шла позади.
Звучали псалмы, и казалось, что воздух становился немного чище. Детские голоса спугивали птиц, сидящих на ветках, и шум от крыльев поднимался вместе с ветром.
Они с Бадди прогуливались по паркам, тянувшимся словно зелёное ожерелье. По бокам аллеи росла трава с луговыми цветами.
- Как думаешь, ты поправишься? - Бадди взлохматил чёрную чёлку и широко улыбнулся.
- Не знаю, но мама говорит, что если я буду лечиться, то всё будет хорошо.
Бадди пожал плечами, скользнув взглядом по впалым скулам Камелии. Она улыбнулась и заправила прядь рыжих волос за ухо. О болезни напоминал бледный цвет кожи. Камелия стала похожа на застывшую фигурку, вырезанную из слоновой кости. Хрупкая, будто ветер способен оторвать её от земли, но несокрушимая. Бадди провожал её до дома, и миссис Говард каждый раз уговаривала его остаться на обед, потому что считала, что общение пойдёт дочери на пользу.
Иногда к ним присоединялась Диана, дочь Дакоты Патерсон. Миссис Патерсон год назад потеряла мужа и теперь каждодневно пропадала в салонах, надевая самые изысканные платья. Поговаривали, что тёмными вечерами её видели у разных господ, к домам которых от улицы до дверей вели узкие тропы, укрытые зарослями шиповника. Диана часто была предоставлена сама себе, и миссис Говард милостиво согласилась присматривать за ней.