Камелия любила проводить время с Бадди и Дианой. Она замечала, как Диана украдкой смотрит на Бадди и краснеет. Они воровали цветы на городских клумбах и носили их Камелии. Комната пропитывалась запахом земли.
Миссис Говард стала ещё чаще посещать литературные кружки, оставив Камелию на попечение служанки. Она не хотела смотреть, как увядает дочь, а, быть может, даже боялась её. Суеверность семьи, в которой она выросла, оставила след, отпечатавшийся шрамом на коже. Джереми видел, что Камелии становилось всё хуже. Она бледнела, худела и улыбалась грустнее, даже когда её навещали друзья.
Дни тянулись мучительно долго. Камелия выполняла всё, что сказала ей Агна, но никаких перемен не было, лишь только больше хотелось спать, а кашель отзывался болью в груди. Она по-прежнему ходила в воскресную школу, стараясь не пропускать занятия. Мистер Говард, наблюдая за мучениями дочери, вызвал доктора, не предупредив об этом жену.
Доктор Фаррел пришёл ровно в полдень. Этикет запрещал ему слушать шумы в лёгких, приставив ухо к груди, поэтому он принёс деревянную трубку, которую носил в цилиндре.
- Это стетоскоп, - пояснил доктор, увидев интерес Камелии, и добродушно улыбнулся.
Закончив осмотр, он позвал родителей. Миссис Говард, оказав гостеприимство, предложила доктору маковый чай.
- У вашей дочери чахотка, - он нахмурился, и по лбу прокатилась мимолётная рябь тонких морщинок. Толстые пальцы сжали чашку с чаем, и Камелии показалось, будто фарфор в крепкой хватке сейчас треснет, и осколки со звоном разлетятся по столу. - Камелия заболела давно, может быть, лет в десять, но болезнь обострилась только сейчас.
- Что нам нужно делать? - мистер Говард задумчиво потёр пальцами переносицу и накрыл ладонью руку жены.
- Не буду ничего обещать, но Камелии не повредит морской свежий воздух. Желательно, чтобы она как можно реже дышала здешним смогом. Я выпишу несколько микстур и буду несколько раз в неделю осматривать Камелию, чтобы следить за её состоянием.
Доктор Фаррел поднялся, вежливо склонив голову к плечу, и надел цилиндр. Служанка проводила его и затворила дверь на ключ.
Камелия провела весь день за вышиванием. Джереми сказал, что отныне она будет выходить на улицу лишь в школу и иногда на короткие прогулки.
Камелия любила гулять. Она любила наблюдать, как мужчины, брезгливо морщась, смешно стряхивают с широкополой шляпы помои, случайно вылитые из окна дома. Она любила наблюдать, как женщины, затянутые в тугие корсеты, едва передвигают ноги, шурша кринолиновыми юбками. Спешащие люди напоминали бурный поток реки, и стены как берега сдерживали его, чтобы вода не затопила округу. Брусчатка - дно, о которое люди сбивали железные каблуки и высекали искры быстрыми шагами. Камелия хотела окунуться в пучину и услышать плеск волн. Теперь оконная рама стала проводником в мир людей, не боящихся подхватить простуду. Глядя в окно, Камелия думала, что иногда лекарство, предназначенное для лечения, способно лишь только загубить, а не исцелить. Доктор Фаррел не учёл самого главного: если розу поставить в пустую вазу, её лепестки почернеют и засохнут, а потом и вовсе осыплются на подоконник.
Камелия взяла с полки толстую книгу, открыла её и провела пальцами по корешку. Она стала разглядывать засушенные лепестки роз между страниц, а в голове звучал голос отца, когда он держал в руке тонкий зелёный стебель, надеясь, что подаренный букет ей понравится: «Запомни, розы никогда не умирают».
Сегодня вечером должен был состояться мюзик-холл. Пьеса называлась «Убийство в красном амбаре», и Камелия вместе с друзьями хотела сходить на неё. Посетители из таверны на Альбионе устраивали любительские спектакли, где показывали истории, от которых у жителей Лондона бежали мурашки по коже, потому что это происходило не только на сцене, но и в тёмных кварталах, когда прохожие не замечали совершенно ничего. Главная прелесть таких историй - это не выдумка, чтобы потешить народ пугающим зрелищем. Это правдивые события, от которых кровь стынет в жилах. Это вторая, тайная, жизнь Лондона, куда не проникал свет газовых фонарей. Именно поэтому пьесы, где актёры играют в жизнь, так привлекали людей.
- Птичка, почему ты такая грустная? - миссис Крофтон вошла в комнату и суетливо разгладила руками складки на фартуке.
В тусклом свете лампы кожа миссис Крофтон казалась ещё темнее. Тонкие морщины испещряли лицо. Морщинки в уголках рта напоминали об искренних улыбках, а глубокая складка между бровей - о горечи жизни. Чёрные кудрявые волосы блестели, будто вымазанные в масле. В ней была притягательность сорокалетней женщины, и Камелия понимала, почему взгляды людей всегда провожали миссис Крофтон.