Совершенно иной подход прослеживается в работах Л. Н. Гумилева. Он отмечает, что Узбек и Джанибек опирались в своих реформах на городское, в основном мусульманское, население Поволжья, так называемый “саратульский народ”, поэтому мусульманская культура оставалась чуждой для кочевников Золотой Орды. Следовательно, принятие ислама в Улусе Джучи не привело к сближению кочевого и оседлого мира, что в впоследствии только способствовало распаду этого государства73.
К сожалению следует признать, что обе точки зрения несколько гипотетичны, поскольку сохранившиеся письменные источники не позволяют в полной мере исследовать не только все аспекты этногенеза тюркских народов Дешт-и-Кыпчак в золотоордынский период, но даже в полной мере оценить масштабы и динамику распространения ислама в Улусе Джучи. Поэтому представляется возможным, лишь констатировать то, что нарастание центробежных тенденций в развитии Улуса Джучи с середины XIV в. привело к тому, что начавшаяся при хане Узбеке и продолжившаяся при Джанибеке исламизация языческого населения так и не приобрела сплошного характера. Длительный период политической нестабильности 60—70 гг. XIV вв., получивший в русских летописях название “Великой Замятни”, а также страшный погром, учиненный в 1395 г. армией Тамерлана в центральных районах Золотой Орды, свели на нет многие достижения Узбека и Джанибека в экономической, политической и идеологической сфере. Упадок золотоордынских городов, перенесших разграбление тимуровскими войсками, прекращение транзитной торговли, обусловленное смещением международных торговых путей из Поволжья в Мавераннанахр, рост сепаратизма военно-кочевой аристократии, связанный с ослаблением ханской власти, не могли не отразиться на темпах распространения ислама в это время.
Арабский путешественник в конце XIV в. писал о степени исламизации кочевых племен Улуса Джучи: “(До Беpке) они (кипчаки) были только идолопоклонниками и многобожниками, не знавшими ни ислама, ни правоверия. Некоторые из них до сих пор еще поклоняются идолам“74. Неравномерный характер распространения ислама в кочевой степи отмечали и западноевропейские путешественники, наблюдавшие племена, “которые остались язычниками и поклоняются истуканам, возя их на своих телегах; однако, среди них есть и такие, котоpые имеют обычай поклоняться каждый день какому-нибудь животному, встреченному ими при выходе из дома“75.
Возвращение к политике интенсивной исламизации кочевой степи начинает четко проявляться только в конце XIV — начале XV вв. В это время в Орде сменяется несколько ханов: Тимуp-Кутлуг (1396—1399), Шадибек (1399—1407), Пулад (1407—1410), Тимуp-Бек (1410—1411), Чекpы-Оглан (1413), Деpвиш (1416—1419). Однако, фактическим правителем на протяжении всего этого времени оставался эмир Едигей, который, не будучи чингизидом, не имел права официально занять престол.
Кастильский посол Руи Гонсалес де Клавихио так характеризовал деятельность Едигея, направленную на распространение ислама: “… этот Едигей обращал и обращает татар в магометанскую веру, еще недавно они не во что не верили, пока не приняли веру Магомета“76. Утверждение Клавихио о том, что татары “ни во что не верили” до Едигея, хотя несколько категорично, тем не менее верно указывает на слабость ислама в кочевой степи в ХIII—ХIV веках. Вероятно, более близок к истине Иосафат Баpбаpо, писавший в первой половине ХV века: “Магометанская вера стала обычным явлением сpеди татар уже около 110 лет тому назад. правда раньше только немногие из них были магометанами, а вообще каждый мог свободно придерживаться той веры, которая ему нравилась. Поэтому были и такие, котоpые поклонялись деревянным и тряпичным истуканам и возили их на своих телегах. Принуждение же брать магометанскую веру относится ко времени Едигея, военачальника татарского хана, которого звали Сидахметхан“77.
К рубежу XIV—XV вв. религиозный плюрализм кочевой степи становится существенной помехой в консолидации различных кочевых и оседлых улусов Нижнего Поволжья, поэтому основной целью насаждения ислама в кочевой степи эмиром Едигеем было сплочение различных позднезолотоордынских этнических образований Нижнего Поволжья единой религией. Традиционное для исламского общество представление о умме — единой общине мусульман вне зависимости от их этнолингвистических, социально-психологических и культурных различий могло бы стать стабилизирующим фактором для разваливающегося на отдельные владения чингизидов Улуса Джучи. Религиозные авторитеты Золотой Орды, внедряя в сознание горожан и кочевников представление об умме, объективно способствовали укреплению центральной власти, объединению мусульман в одном государстве. Ибн-аpабшах обращает внимание на сближение Едигея с мусульманским духовенством: “Любитель ученых и достойных людей, сближался с благочестивцами и факирами, беседовал с ними в самых ласковых выражениях и шутливых намеках, постился и по ночам вставал (на молитву), держался за полы шаpиата, сделав Коран и сунну, да изречения мудрецов посредником между собой и Аллахом всевышним“78. Характерно, что эмир Едигей вновь налаживает прочные связи с мусульманскими странами, о чем говорят не только посольства, отправляемые из Орды в Египет, но хадж в Мекку, совершавшийся первыми лицами государства. “В шевваль 819 года (1416) прибыла хатунь, жена эмира Идики, государя Дештского. Она хотела из Дамаска совершить хадж. В свите ее находилось 300 всадников, ” — писал Эльмакризи79.