Он поверил, даже испытал некоторое облегчение, расставшись с надеждой. Но планы на будущее предстояло пересмотреть, и любовники долго шептались в темноте, очень условной, впрочем, которую удалось создать в комнате, занавесив окна. Уснули не скоро, утомлённые многократным примирением…
Их разбудил шум. В коридоре громыхал сочный баритон священника:
— Кто это сделал?
Илия вопрошал собравшихся хорошо поставленным голосом, выражая гнев и возмущение, вперял в каждого горящий взор, грозил пальцем. Выглядел священник очень убедительно, поэтому все стоящие в комнате потупили глаза, не в силах выдержать напора.
— Зачем губить души, которые можно спасти? Нет прощения грешнику, если не покаяться, — возвестил Илия, остановившись над трупами пленённых вчера бандитов.
Дан протиснулся вперёд, раздвинув подростков. Кровь, залившая пол, свернулась, что придавало зрелищу особо неприятный колорит.
— Выстрелов никто не слышал, значит, твоё ружьё. — Обличающий перст упёрся в грудь Каменеву, а голос Илии требовательно загустел: — Признавайся!
— Я прикончила ублюдков, — шагнула вперёд Лада.
Священник растерялся и лишь смог вымолвить, уже обычным голосом:
— Зачем?
— Надо пояснять? А вот Зубейда, Сарай и Ширин, — освобождённые из гарема женщины тоже стояли в комнате, — меня прекрасно понимают…
От Ширин, лицо которой не украшали синяки, наставленные мужем, гневный взгляд Лады метнулся к ревнивцу:
— Тебя, Халиль, надо пристрелить с ними, скотина! Нашёл, на ком зло вымещать, тоже мне… Какие вы мужчины, только жён бить да людей под пули подставлять!
Молодой таджик отступил назад, священник покраснел. Вчера Илия основательно навредил, выстрелив в воздух и предложив бандитам сдаться. Хорошо, Дан парализовал всех четверых раньше, чем те успели перестрелять глупца и его команду. Пострадали молодой монашек, получивший пулю в плечо, и, разумеется, самолюбие игумена Илии, отруганного Даном за идиотское поведение.
По счастью, бандиты никого из подростков не убили, только слегка помяли да потискали девушек. Видимо, собирались насладиться «свежатинкой» уже в гареме. Дан уступил настоянию Илии, не стал бросать усыплённых бандитов на поле боя, но крепко связал. Более того, после вечерней трапезы зашёл в комнату, где валялись обездвиженные пуштуны, и выстрелил в каждого дозой снотворного.
Сейчас Дан потрясённо слушал. Лада озвучивала его мысли гораздо убедительнее, да и намного эмоциональнее:
— …у нас нет выбора. Оставлять таких тварей за спиной? Лучше сразу сдаваться им, хоть не так больно будет! Зациклились — не убий, не убий… Девиз моего Дана звучит правильней — убей, защищая себя и близких!
Раненый монах ужаснулся:
— Что ты говоришь! Разве катастрофа отменяет заповеди? И можно красть, лгать, прелюбодействовать?
— Не передёргивай, Фёдор. Или ты рассматриваешь их, — палец Лады снова указал на женщин, потом на девушек, — только в качестве жертвенных овец? А ты, Илия? Хорош пастырь, — презрительный прищур достался игумену, — своё стадо от волков не защищаешь…
Илия потерял дар речи от такого обвинения, Фёдор смешался, и тут, как гром с ясного неба, прозвучали слова:
— Мы с мужем уходим в сторону России. Кто хочет присоединиться, тот признаёт его старшинство и подчиняется беспрекословно…
Дан не собирался никого брать в попутчики, не хотел никакого старшинства, ни над кем, даже над Ладой, которая объявила его мужем. Но интуиция подсказала: спорить теперь, опровергать — это потерять лицо! Тем более что священник опомнился, вступил в спор, пытаясь вернуть лидерские полномочия, завоёванные вчера вечером, за общей трапезой:
— Месть, как и убийство безоружных, деяния безнравственные. Ты взяла великий грех на душу, дочь моя! Я призываю всех, чьи уши открыты для слова Божьего, остаться со мной, основать здесь монастырь для призрения…
Баритон игумена заполнял комнату, седая борода эффектно оттеняла иконописное смуглое лицо, а рука стискивала большой серебряный крест, найденный в вещах бандитов. Дан с облегчением подумал, насколько убедителен Илия: «Молодец. Уговорит всех остаться. И я улечу с Ладой». Однако «жена» сокрушила оппонента:
— Избави Бог, девочки, иметь отца, который прощает насильника дочери. Ты трус и потатчик преступникам, Илия, если не хуже. Ты даже не пробовал убежать, не говорю уж бунтовать. Противно слушать. Если бы не Дан, все вы, — она обвела рукой по кругу, глядя на каждого мужчину так, что те прятали глаза, — остались бы рабами.
Колонна за день успевала пройти до сорока километров. Первую неделю Дан обучал каждого умению водить птеран и набрасывать кроки для пешего маршрута, затем отрабатывал взаимодействие воздушной и наземной групп. Полтора десятка членов его команды понемногу притирались друг к другу. С Илией остались два монаха и вдова зарезанного беглеца.
График движения рассчитывался на стандартную длительность суток, хотя день стал непрерывным. Шли дважды по пять часов с двухчасовым обеденным перерывом. После ужина два часа тренировок и самоподготовки, личное время, затем сон. Палатки покрасили в чёрный цвет, но усталость так одолевала, что подростки досыпали в обеденный перерыв, отодвинув опорожнённую миску. Собственно, особого света и не наблюдалось. Так, постоянные дождливые сумерки. Ад, как назвали первые дни Катастрофы, продолжался, только утратил привкус новизны. Ходоки не удивлялись кислотным дождям, внезапным ураганам, землетрясениям и прочим страшным событиям.
Изувеченная планета пыталась приспособиться к новым условиям существования. Тем же занимались и люди. Птеран загрузили до предела. Он едва вмещал дежурную пятёрку, которая разбивалась на двойки и встречала пешую колонну горячими обедом и ужином. Пилот контролировал маршрут, вносил коррективы.
Пока всё шло нормально. К ним присоединились три женщины среднего возраста — работницы секретного правительственного архива Узбекистана, так и не дождавшиеся своего транспорта. Их просторный бетонированный бункер совершенно не пострадал от землетрясения. Дан пожертвовал частью менее ценных вещей, увеличил поклажу на пеших, но забрал основной и резервный источники питания, аккумуляторы и всю техническую библиотеку.
Теперь, в свободное время, он читал книги по тактике боя, изучал руководства по управлению коллективами и сетовал, что командир из него аховый. Лада утешала, подбадривала, порой дельно советовала — кому, как не психотерапевту, подмечать особенности характеров окружающих? Муж выслушивал, не оспаривая. Присматривался, чтобы понимать людей и манипулировать ими. А главное, учился сдержанности и терпению.
В тот памятный день накануне похода у Дана сдали нервы. Он дождался, пока его команда под руководством монахов занялась погребением бандитов и зарезанного теми мужа Зубейды. Убедившись, что все при деле, предложил Ладе слетать с ним на разведку. У брошенной яхты, где никто не мог помешать, Дан раскричался:
— Как ты посмела говорить от моего имени! Кто тебя просил? Я не собирался тащиться вместе с ними! У меня в Сибири всего одна маленькая избушка, на нас двоих, а ты! — И захлебнулся негодованием.
Впервые в жизни он оказался в дурацкой ситуации, когда предстояло выбирать: тихо, позорно сбежать одному или подчиниться обязательствам, которые ему навязали. Гнев подогревало немаловажное обстоятельство — навязала девушка, которая нравилась, как никто прежде. Которую хотелось видеть женой. Но почему она не спросила, прежде чем наобещать столько от его имени?!!
Лада выслушала темпераментную речь, ни словом, ни жестом не перебивая. Когда Дан иссяк — продолжала молчать, одобрительно разглядывая его. С некоторым чувством вины (вопил в голос, а ещё мужчина!) он уточнил, почти нормальным тоном:
— Сказать нечего?
— Ты замечательный оратор, Данчик! Прекрасное качество для руководителя, для вождя, не побоюсь этого слова, — искренне похвалила она, — и очень нужное в такое трудное время…