-- Амур, сиди тут. За кошками не гоняйся, крыс не ешь - только сейчас кашу трескал. Все, я быстро.
Да, быстро. Знаю, знаю. Я присел и огляделся. Уже стемнело, с запада опять шла гроза. Там вовсю гремело и полыхало, скоро и нас накроет, а Юлька без зонтика.
В помойке у гаражей кто-то зашуршал. Я принюхался. Каша - кашей, но без мяса...
Знакомый зуд возник за ушами, и удары колокола опять догоняли друг друга.
Он возник прямо из ничего в тени старого ясеня там, где полутьма переходила в ночь. На этот раз он был похож на человека, хотя судить было трудно - нелепая одежда скрывала его. На нем была какая-то темная хламида с капюшоном складками ниспадающая до земли. Он не стал ничего говорить, он приподнял руки, повернул их ладонями вперед и шагнул ко мне. Загустевший вдруг воздух упруго толкнул меня в морду и я понял, что медлить нельзя. Я сорвался с места, будто меня под хвост тяпнула сороконожка, толкнулся всеми лапами и прыгнул на него выпуская когти... и словно ударился в раскаленную стену. Меня отбросило назад и, перевернувшись через голову, я распластался на асфальте. Лапы и морда горели. Разлепив опаленные веки, сквозь радужные круги перед глазами, я увидел, что мои когти стальными шариками вплавились в лапы. Вот паразит, как же я теперь буду их втягивать?
Он сделал еще шаг, снова приподнимая руки. Я подобрался и, проскрежетав бесполезными железками на лапах, опять прыгнул на него...
На этот раз я даже удара не почувствовал, очнулся - лежу мордой в асфальт в собственной блевотине, как упившийся тинэйджер. Это было так унизительно, что я чуть не завыл от стыда. Он шагнул еще и встал прямо надо мной. Я не мог разглядеть лица под капюшоном, но если оно было, уверен, он улыбался. Не торжествующе, но снисходительно. Так улыбаются нахальному мальчишке показав свое превосходство. Я подтянул передние лапы и кое-как выпрямил их приподнявшись. Затем подсунул под себя свой толстый удобный хвост и посмотрел ему прямо в черный провал капюшона. Ты рано улыбаешься и ты напрасно подошел так близко. Я, конечно, хочу еще пожить, но для чего-то определенного, а не разжиревшей шавкой на поводке. А ваше время кончается... считай, что кончилось! Я открыл пасть, будто и впрямь собираясь завыть. По пищеводу поднималось что-то раскаленное, колючее. Словно я проглотил солнце и теперь оно нашло выход. Солнце заполнило всю глотку и дышать стало нечем. Он что-то понял и отшатнулся. Поздно! Раздирая мне пасть и плавя зубы, солнце рвалось на свободу.
-- Ну как не налить было, а Кать? Годовщина Курской дуги все-таки. Он ведь мальчишкой совсем в танке там горел, - Петровна смахнула слезу, - вот сегодня друзей поминал.
-- Не знаю, не знаю, - Екатерина Ивановна убрала шприц и встала с табуретки, - всех друзей помянуть - водки не хватит, а если так пойдет, то скоро ты его поминать будешь. Ладно, пойду. Водку то не выливай, оставь ему грамм пятьдесят на опохмел, а то погубишь мужика.
На улице она пошарила по карманам в поисках "Беломора". Забыла. Придется домой зайти. А вот я Юльку дождусь, ее и попрошу ко мне сбегать, решила Екатерина Ивановна. Набегавшие тучи съедали звезды, зашумел ветер. Опять гроза, ну что ж - июль, знамо дело. Громыхнуло так близко, что Екатерина Ивановна вздрогнула и решила дождаться Юльку у подъезда под козырьком. Шаркая валенками, она спустилась по ступенькам и тут какое-то движение в конце дома привлекло ее внимание. Близоруко сощурившись, она пригляделась. У последнего подъезда сидел Амур, а перед ним, на границе света и тьмы, стоял кто-то в темном плаще - не плаще, в балахоне каком-то. Амур поднял морду, словно собираясь завыть. Тот, в плаще, отпрянул, нелепо взмахнув широкими рукавами. Ослепительный шар раздулся и лопнул между ними брызгами нестерпимого света, заставив Екатерину Ивановну на секунду зажмуриться. И тут же гулкий раскат грома ударил по барабанным перепонкам. Тугой теплый ветер бросил ей в лицо пыль и опавшие листья. Что же это делается, а? Екатерина Ивановна вытерла ладонью лицо и решительно двинулась к последнему подъезду. Еще издалека она увидела, что там уже никого нет. На потрескавшемся асфальте выделялся темный, вроде как, закопченный круг. Что-то блеснуло под ногой. Она наклонилась и подняла с земли обрывок ошейника с бляшкой.
Юлька ракетой вылетела из подъезда и, оглядевшись, подошла к Екатерине Ивановне.
-- А где Амур, баб Кать?
-- Ой, не знаю, дочка, - запинаясь, пробормотала та, - Как молния то полыхнула, да еще гром вдарил, он и кинулся куда-то. Видать, испугался.
-- Да что ты, баб Кать, он же никогда грозы не боялся.
-- Так грохнуло то как! У меня самой сердце зашлось.
-- Ой, ну что же делать? Потеряется ведь! - Юлька закусила губу, с надеждой оглядывая двор.
-- Ты матери то скажи, а потом вместе и поищем.
Первые крупные капли дождя застучали по листьям. Юлька кинулась домой. Екатерина Ивановна поднесла к глазам обрывок ошейника и, протерев бляшку, долго на нее смотрела.
- Поискать мы, конечно, поищем, - прошептала она, - все тебе легче будет, дочка.
Полосатый зверь подыхал. Брюхо его было вспорото от грудины почти до хвоста. Он лежал на боку и старался не смотреть на то, что с ним сделала лапа огромной птицы, которую поедали сейчас его сородичи. Он помнил, что первый бросился на фороракоса и получил когтем в брюхо и знал, что будет дальше. "Теоретик" сдержал обещание, но все же зверь ни о чем не жалел и был спокоен и почти доволен. Послышалось негромкое рычание и повизгивание. Зверь повернул морду. Несколько таких же, как он остромордых и полосатых, опоздавших к пиршеству, подбирались к нему, поблескивая в клочьях утреннего тумана маленькими черными глазками. Ну, вот и все. Зверь приподнялся на передних лапах, оскалил зубы и пополз навстречу.
И все же он был доволен. Он знал, что за миллионы лет отсюда все обошлось и был спокоен и доволен.