Потом он начал узнавать ее, улыбался странной улыбкой дважды воскресшего человека, но иногда словно облачко набегало на его лицо: он вдруг гасил улыбку, и Полина внутренне сжималась от тревожного предчувствия, хотя не знала и не могла знать, откуда приходит к ней ощущение угрозы ее и без того недолгому ущербному счастью.
Наконец через десять дней лечения стимуляционными излучениями врачи разрешили Грехову покинуть медцентр, правда, пока не дальше Брянского заповедника, в пределах которого действовала связь с медицинской аппаратурой центра: автоматы продолжали следить за его состоянием через датчики, что невольно напоминало ему санаторий на Чаре. Правда, земная природа была ему во много раз дороже.
— Куда теперь? — спросил Грехов, оглядываясь по сторонам. Они стояли на крыше здания, окруженного с трех сторон сосновым лесом. С четвертой открывался вид на Десну, на пойменные луга правобережья. Желтый глиняный обрыв, темная зелень бора, тишина, свежий ветер… И до самого горизонта светлая прозелень лугов, полосы ивняка и ольхи… Простор… А с другой стороны — мохнатая, темно-зеленая шкура хвойного леса, усеянная кое-где драгоценными вкраплениями березовых, дубовых и кленовых вершин, кристаллическими пирамидами зданий.
— Я родилась в Деснянске, — сказала тихо Полина. — Недалеко, полчаса на быстролете. Можно также ТФ-коридором, если захочешь…
— Лучше быстролетом. Здесь ведь нет паутин…
Полина испуганно посмотрела на Габриэля, но он щурился на солнце и улыбался, с удовольствием ощущал свое тело сильным и послушным, как и прежде.
Что-то стояло между ними. То ли память долгой разлуки, то ли тяжесть пережитого. Преграда, конечно, хрупкая, но оба не знали пока, как ее переступить. Полину не покидало чувство неловкости, будто познакомились они совсем недавно, и поэтому она смотрела на Грехова робко и с недоверием. Ей все еще казалось чудом, что он жив, что он здесь, на Земле, рядом, что опасность не угрожает ему и он не исчезнет в безвестности, как это было уже не один раз.
Быстролет воспарил над лесом, и Грехов, впитывая наплывающие снизу запахи и звуки, наслаждаясь покоем, древним покоем древней земли, почувствовал на себе взгляд Полины, медленно повернул к ней голову и увидел слезы, дрожащие в ее глазах.
— Полина… — сказал он вдруг пересохшими губами. — Серебряный свет мой…
Светопанели медленно угасали, комната потеряла размеры и реальность, мрак поглотил ее. Дождавшись, пока в толще стен погаснет последний огонек, Габриэль изменил поляризацию части стены, и ему показалось, что он заглянул в глубокий колодец, на дне которого засиял мягким светом лунный диск.
— Не спугни, — прошептал он, отодвигаясь. Полина придвинулась ближе, по лицу ее скользнул прозрачный лучик и отозвался в груди Габриэля замирающей болью.
— Ты не сказал мне, что был на Чаре после… после того случая… Изменился…
— Больше года меня не было… Я ведь тоже не знал, что этот год прошел для меня в более глубоком сне, чем обычно. Если бы не врачи Чары…
— Я знаю, Диего рассказывал. И все же год — это очень долго, это вечность, и теперь мне кажется, что я намного старше тебя. Неизвестность хуже несчастья, я боюсь: за тебя боюсь, за себя боюсь. Но пока ты рядом — ты мой…
Руки Полины обняли Габриэля за шею, и горячие губы прижались к его губам…
По стене бежал серебристый зайчик, остановился, подмигнул и исчез. Он был деликатен, словцо знал, как хрупко и изменчиво то, что люди называют счастьем…
— Диего оставил для тебя письмо…
— Письмо? Разве он не на Земле?
— Он опять ушел к Тартару… железный человек…
— Не надо об этом, давай помолчим.
— Не хочу, Ри. Только что я просила тебя сама — помолчим, но не могу, хочу говорить с тобой. Когда тебя вынес из модуля Свекольников, ты не узнавал меня, и я подумала… Это было страшно, понимаешь?! А до этого, когда Диего пригласил меня работать на Станции, он так странно усмехался… И через три дня я вдруг увидела тебя и думала, что разорвется сердце! И ты был как чужой, и ушел туда, на Тартар, и это было еще хуже… Это постоянное ожидание нового несчастья… какие силы ада я призывала, чтобы с тобой ничего не случилось!.. А потом Сташевский… и ты на руках у Свекольникова… Я не плакала никогда, Ри, но сейчас мне хочется плакать… Неужели я такая слабая? Но ты так много значишь, так много значишь для меня!..