— Мне придется просить отпущение за этот грех, — сказал он, и голос его звучал явно напряженно. — Но я и сам был когда-то духовным лицом, а это не забывается. — Выдержка и присутствие духа, казалось, внезапно его покинули. Меня это здорово заинтриговало. Он же обычный человек, в конце-то концов. Билл говорил мне про тамплиеров, и я уже хотел сказать что-то по этому поводу, когда сэр Хьюг заговорил снова: — Я, конечно, дворецкий епископа и имею право приближаться к алтарю, но не люблю этого делать. Вот тут-то ты и можешь мне помочь, Петрок. Епископ просил меня принести ему одну священную реликвию, которая здесь хранится. — Он указал на алтарь. — Будет совершенно законно и правильно, если ее понесешь ты, братец.
Я почувствовал укол гордости.
— Конечно, сэр.
— Вот и прекрасно! — воскликнул сэр Хьюг. Он, кажется, вполне воспрянул духом и немного оживился. — Епископу понадобилась десница святой Евфимии. Она хранится в ковчежце для мощей, который тоже имеет форму руки, вот такую. — И он поднял собственную руку, имитируя по-женски жалостный благословляющий жест. С поразительной точностью, даже с некоторой насмешкой. Движением настоящего актера. Это было совершенно неуместное зрелище, точно такое же, как тогда, в таверне: блестящий, весь подобравшийся, словно перед схваткой, рыцарь с побелевшими глазами и зловещим ножом в руке. И я даже услышал, каким-то краешком сознания, судорожный вздох возмущения, словно исходящий от каменных героев и знаменитостей, украшавших собой крестную перегородку. Но во мне жило ощущение, что сэр Хьюг не такой, как все мы, другой, и отстоит далеко-далеко от всех и от всего, мне когда-либо встретившегося, и сейчас это ощущение еще более окрепло. Я ведь не был до этого близко знаком с властями предержащими. По моему глубокому убеждению, именно так власть проявляла себя в отношении подобных мне ничтожных людишек.
Так что за алтарь я вошел наперекор здравому смыслу и почти против собственной воли. Пол здесь был вымощен богато изукрашенными изразцами, на них шаги звучали тише, чем на каменных плитах нефа. По обе стороны от меня ступенями восходили кверху лавки для певчих; в любое другое время я бы остановился, чтобы полюбоваться замечательной резьбой, украшавшей все поверхности. Ниже откидных сидений — «мизерекордов», — крепящихся к спинкам лавок, виднелись изображения звериных морд, явно карикатурно повторяющие черты реальных людей, а также морды сатиров с волосами в виде листьев или лесных духов. Эти смешные изображения привносили искру юмора в такое серьезное дело, как месса, но сейчас мысли о странных рожах выбивали меня из колеи. Я даже ощущал на себе их взгляды, как и взгляды статуй на крестной перегородке.
Но вот я приблизился к алтарю. Медленно взобрался по ступеням; изукрашенный инкрустациями мрамор разных оттенков и рисунков был гладким и скользким, особенно для моих башмаков с кожаными подметками. Огромный каменный стол передо мной был уставлен свечами, их пламя мигало, бросая отсветы на золото и драгоценные камни высокого распятия, на обложки Библии и Псалтыри, на чашу для причастий и дарохранительницу. Потом я заметил шкатулку из резной слоновой кости; подставку с хрустальным шаром, где хранился один зуб святого Матфея, подвешенный внутри, словно зрачок огромного глаза; небольшой золотой крест, украшенный сканью и гранатами, в котором, как я знал, заключена щепка Святого Креста. А из-за Псалтыри, почти скрытые от взгляда, выглядывали тонкие золотые пальцы, улавливая своими кончиками самые слабые лучики света от свечей. Вот он, ковчежец. Задержав дыхание, я закатал правый рукав, чтобы он не цеплялся за алтарь и драгоценности, усыпавшие обложку Псалтыри, наклонился вперед и подхватил руку святой Евфимии.
Она была прохладная, но не холодная на ощупь — тоненькая рука, меньше, чем моя. И очень изящная, почти как у моей матери, вдруг подумалось мне. Она словно высовывалась из богато изукрашенного рукава, служившего ей основанием. Руку святой, видимо, отрубили в трех или четырех дюймах выше запястья. Я с уважением и почтением держал эту реликвию. Хотя я слышал о святой Евфимии, римлянке из Бейлстера, которую солдаты Диоклетиана[9] порубили на мелкие куски, и знал, что целительную силу ее мощей весьма почитали деревенские старухи, но никогда особенно о ней не думал. Моим любимым святым всегда был святой Христофор, его образок носил мой отец; именно его я всегда воображал шагающим по нашим пустошам, несущим на спине Спасителя через протоки и топи. Святая Евфимия жила и погибла в Бейлстере, и ее культ процветал в этом городе, который я не любил и отнюдь не желал в нем оставаться. Тем не менее, держа в руках эту реликвию, когда лишь тонкий золотой футляр отделял мою плоть от плоти давно умершей женщины, я ощущал, как ее сила и власть тонкими уколами пробиваются сквозь металл. Я закрыл глаза и вознес ей молитву, потом еще раз, и перед мысленным взором мне вдруг предстала моя мать. Странным образом успокоенный и ободренный, я повернул обратно и наткнулся на человека с искаженным негодованием лицом.
9
Диоклетиан, Гай Аурелий Валерий (215–313) — римский император в 285–305 гг., один из наиболее яростных гонителей ранних христиан.