— Стой! Постой же! — заорал я вслед. — Дьякона Жана убили! Сэр Хьюг убил его! Помоги мне!
Теперь все, кто был на площади, обернулись и уставились на меня. Какая-то женщина охнула и упала на колени. Я все еще бежал, но, заметив ужас на лицах людей, остановился.
— Добрые люди, позовите стражу! В соборе совершено убийство! Стражу! — Я едва узнавал собственный голос, тонкий и пронзительный. Протягивая руки к коленопреклоненной женщине и ее спутнику, приземистому вооруженному человеку в ливрее, я невольно взглянул на себя.
Кровь Жана де Нуанто, еще теплая, дымилась в морозном воздухе. Рукава моей сутаны, промокшие насквозь, тяжело свисали вниз. Я все еще сжимал в кровавых руках ковчежец с мощами святой Евфимии, и ее сияющее золото пятнали засыхающие капельки. И тут за моей спиной раздался другой голос, громкий и властный:
— Задержите этого человека! Именем епископа Ранульфа приказываю! Это убийца и вор — взять его!
То был сэр Хьюг, и теперь он уже не смеялся. Я оглянулся. Рыцарь стоял под арочным сводом западной двери, высокий, властный, и, указывая на меня своим длинным пальцем, двинулся в мою сторону. Прохожие начали потихоньку обступать меня, образуя полукруг, который медленно сужался.
— Это он убийца! — умоляюще прокричал я. — Мясник! Он весь в крови! И у него нож!
— Бедный дьякон Жан поймал воришку, когда он пытался украсть руку святой Евфимии! — закричал сэр Хьюг. — Смотрите, она все еще у него! Берегитесь, в него вселился дьявол! Он набросился на дьякона как безумный зверь! Я видел, как он рвал зубами его горло!
Стоявшая на коленях дама рухнула лицом в землю в глубоком обмороке. Некоторые из мужчин вытащили ножи. Но я гораздо больше боялся того, кто позади, чем этих перепуганных горожан перед собой. И бросился вперед, прямо на приземистого вооруженного лакея, опустившегося на колени возле своей упавшей в обморок госпожи. От страха глаза у него тут же вылезли из орбит, и он быстро убрался с дороги. Стоявшие рядом с ним тоже рассыпались в стороны. Я стрелой пересек площадь и бросился вдоль оказавшейся передо мной улицы. Мне повезло: это была Силвер-стрит, узкий проход между домами, уходивший прочь от кафедрального собора и дворца епископа. В отличие от площади улица была безлюдна, так что никто мне не препятствовал. Позади я слышал злобные крики, однако в погоню за мной никто не пустился. Но тут улица начала изгибаться, следуя склону холма, и я свернул в узкий переулок, круто спускавшийся к реке. Я смутно помнил, что он выходит к берегу недалеко от «Посоха». Если я о чем-то сейчас и думал, помимо бегства, так это о том, чтобы смыть с себя кровь, которая заливала меня с головы до ног и капала на бегу. Я уже понимал в тот момент, что обречен, но вовсе не хотел встретить свой конец перемазанным чужой кровью.
Крутой спуск заставлял меня шагать все шире и шире, ноги выписывали огромные круги, будто ножницы, я размахивал руками, стараясь сохранить равновесие на скользком булыжнике мостовой. И вдруг — я даже не успел понять, что происходит, — переулок оборвался, и я уже мчался галопом через Лонг-Рич, широкую улицу, тянувшуюся по этому берегу реки. Потом раздались крик, грохот подков и протяжное ржание испуганной лошади, и я обнаружил, что лежу распростертый перед телегой с высокими бортами. Лошадь, огромный старый одр, брыкалась, дергая постромки, и косила на меня налитым кровью глазом. На передке телеги стоял человек, натягивая вожжи, дугой изогнувшись от усилия, и поливал меня проклятиями.
В слепой панике я на четвереньках отбежал в сторону, подальше от этого бешеного и его лошади, вскочил на ноги и помчался по Лонг-Рич к мосту, едва видневшемуся шагах в пятидесяти. На улице еще были люди. Днем здесь всегда оживленное торговое место, но с наступлением темноты разгуливают лишь сводники да шлюхи; несколько этих темных личностей с вялым интересом глянули в мою сторону, когда я проносился мимо, — подумаешь, юный клирик в мокрой сутане тащит какую-то искусственную руку…
Рука! Я совсем забыл, что несу, и только сейчас вновь ощутил вес золотой штуки. Внутри ее что-то позвякивало. Я сунул ее под сутану. Пока я бежал, она скользила вниз между кожей и шерстяной рубашкой, оставляя ледяной след, будто по мне ползла огромная улитка. В конце концов рука застряла возле желудка, упершись в веревку, которой я был подпоясан. И я ощущал, как холодные пальцы давят в живот, словно упрекая…