— Чудное путешествие! — задумчиво прошептал падре Казимиро.
— Не надо забывать, — невнятно, как бы читая вполголоса молитву, пробормотал падре Пиньейро, — что господь наш Иисус Христос высоко ценит и щедро вознаграждает тех, кто приходит поклониться его святому гробу.
— Кто съездит в Иерусалим, — подхватил Жустино, — получает там полное отпущение грехов. Ведь так, Пиньейро? Я читал об этом в «Панораме»… Паломники возвращаются оттуда очищенные от всего…
Падре Пиньейро (отказавшись скрепя сердце от цветной капусты, которую считал тяжелой для желудка) дал нужные разъяснения. Человек, совершивший благочестивое странствие в святую землю и внесший установленную плату, получает у мраморной плиты гроба господня из рук иерусалимского патриарха полное отпущение грехов.
— И, как я слышал, не только для себя, — прибавил мудрый священник, — но и для кого-нибудь из близких, кто искренне предан господу, но по слабости здоровья не может сам отправиться в столь далекий путь… Уплатив, разумеется, двойную сумму.
— Приведем пример! — вдохновенно загремел доктор Маргариде, изо всех сил хлопнув меня по спине. — Можно получить отпущение грехов для обожаемой тетушки, для ангела-тетушки, для воплощенной добродетели и щедрости!..
— Разумеется, уплатив двойную сумму! — настаивал падре Пиньейро.
Тетя Патросинио молчала. Глаза ее, переходившие со священника на юриста, были странно расширены и блестели от внутреннего волнения; в ней зрела великая мысль; слабый румянец выступил на бескровном лице. Висенсия подала рисовую запеканку. Гости, откушав, вознесли благодарственную молитву.
Вечером, когда я раздевался в своей комнате, мною овладела безнадежная печаль. Никогда тетка не пустит меня в нечестивую страну французов; я навеки заточен в постылом Лиссабоне, где все для меня мука; чем оживленнее улицы, тем мертвее пустыня моего одиночества; чем яснее и прозрачнее летнее небо, тем чернее коварство той, что была для меня звездой и царицей благодати… Сегодня за ужином тетушка держалась даже прямее, чем всегда; она еще крепка, она проживет долго и много-много лет будет владеть зеленым кошельком, недвижимостью и капиталами командора Г. Годиньо… Несчастный я человек! Сколько лет мне еще перебирать нудные четки бок о бок с ненавистной старухой, лобзать в церкви Благодати божией ногу господа, липкую от несметных поцелуев лиссабонского дворянства, таскаться на акафисты, обдирать коленки перед распятием, глядеть на костлявое, изувеченное тело божие? Горькая доля! И вдобавок я лишился единственной награды за тягостное служение Иисусу — сладких объятий Аделии…
Утром, оседлав лошадь и нацепив шпоры, я пошел к тетушке узнать, не будет ли каких благочестивых поручений в церковь св. Роха (был день этого чудотворца). Тетушка в тонкинской шали, небрежно спущенной с плеч, уютно сидела на софе в маленькой гостиной, посвященной достославным деяниям святого Иосифа, и, раскрыв на коленях большую приходо-расходную книгу, внимательно ее изучала. Против нее, заложив за спину руки, молча стоял добряк падре Казимиро и с загадочной улыбкой рассматривал узоры на ковре.
— Пойди-ка сюда, пойди-ка сюда! — сказал он, когда я вошел с почтительным полупоклоном. — Послушай, какая новость! Ведь ты у нас молодец, уважаешь старость; ты заслужил награду у бога и у тетушки. Подойди поближе, дай я тебя обниму.
Я улыбнулся, слегка обеспокоенный. Тетушка убрала счетную книгу.
— Теодорико, — заговорила она, выпрямившись и скрестив на груди руки. — Теодорико! Я тут посоветовалась с падре Казимиро и решила, что некий человек, одной со мною крови, живущий у меня в доме, должен по моему поручению совершить паломничество в святую землю…
— Счастливчик! — вставил падре Казимиро, сияя от радости.
— Это решено, — продолжала тетушка, — ты едешь в Иерусалим и другие евангельские места. Я делаю это для себя; я желаю через твое посредничество почтить гроб господень, поскольку сама ехать не могу… Благодарение богу, деньги у меня есть; к твоим услугам будут все удобства; не будем терять время на раздумья; надо поскорее исполнить долг перед господом; ты выезжаешь через месяц, не позднее… А теперь ступай, мне нужно поговорить с падре Казимиро. Нет, спасибо, никаких поручений к святому Роху не будет: с ним я сама все уладила.
Я пролепетал: «Спасибо, тетечка! До свиданья, падре Казимиро», — и ретировался, огорошенный.